Я бывал в переделках, дважды попадал под артобстрел, но такого страха и беспомощности не испытывал никогда. Страх, впрочем, был не перед битыми стекляшками, да и не страх, а стыд, − перед теми, кто приютил меня, накормил и обогрел, а я…
В коридоре вспыхнул свет. И показался весьма целеустремленный, в костюме с галстуком, паренек. С нацеленным на меня «узи».
Следом возник другой. Затем появилась прислуга, а после – заспанные Барбара с Ниной, зябко кутавшиеся в халаты.
Я, как мог, объяснил им причины произошедшего несчастья, то и дело выковыривая из шевелюры ошметки разного рода хрусталя.
− Хорошо, что ты не порезался, − сказала Барбара. – Но как это объяснить Генри… Он будет страшно расстроен…
Тут, приглядевшись, я понял, что целехоньким не остался ни один коллекционный клоун. Только фигура азиатского божка с надменной мордой, покоящаяся на полу вместе с перевернутым троном, как выпавший вместе с креслом из самолета пассажир. Этот языческий истукан наверняка олицетворял силы зла.
А Нина внезапно зашлась в неуемном хохоте, глядя на мою жалкую физиономию.
− Полагаю, ты внесешь немалое разнообразие в нашу жизнь! – посулила она, обращаясь к угрюмому сообществу домочадцев. Рассыпанная в прах коллекция интересовала ее, чувствовалось, не больше, чем свалка битых порожних бутылок. – Кстати, − заметила ядовито, − эти трусы тебе идут, мама была права. – И, данной репликой завершив свою миссию свидетеля моего позора, удалилась.
Барбара, растерянно потирая виски кончиками пальцев, распорядилась оставить развал до утра таким, каков он есть, и отправилась спать, весьма удрученная, полагаю, будущим объяснением с мужем.
Я же смыл под душем стеклянную пыль, осевшую на теле, и залез под одеяло, погрузившись в беспокойный сон.
Уже засыпая, подумал: а чтобы родиться мне здесь, жить в таком доме, принимая его, как естественную данность, ездить на красивых машинах, не заботиться о куске хлеба, путешествовать по всяким лас-вегасам, как к себе на дачу… И иметь такую вот маму, не обремененную никаким бытом, а лишь заботами о том, как бы сладкую жизнь детей сделать густым медом…
Нет, каждому своя роль. Кому в рубище, кому в смокинге. Кому заглавная, кому в массовке.
А под утро приснилась Нина. Сон был восхитителен, но последствия его двусмысленны.
И, когда, печально вздыхая, я выбирался из-под одеяла, то услышал из-за двери торжественное и грозное:
− Приехал мистер Уитни! Он просит вас подняться к нему!
Мне подумалось о том, что если какая-нибудь неприятность может произойти, то она, как правило, обязательно случается. И если могут случиться несколько неприятностей, они происходят в самой неблагоприятной последовательности. И вообще нет такой плохой ситуации, которая не могла бы стать еще хуже.
Я поспешил в душ, а затем надел чистое белье, как моряк перед страшным сражением.
ГЕНРИ УИТНИ
Делать в Нью-Йорке, в общем-то, нечего. Но лететь домой отчего-то не могу. Я словно привязан к моему развороченному сейфу, и сижу возле него, будто от этого что-то изменится. Будто само собой туда вернется похищенное, и чудесным образом захлопнется за ним целехонькая дверца.
Ричард развил кипучую деятельность, подключив к расследованию все свои связи. Определил личность преступника, его контакты, и начал плотную оперативную работу, задействовав десятки людей. В том числе – из ФБР и из полиции. Но пока что процесс радует, а результат огорчает.
Этот русский, оказывается, покинул страну, вылетев в Россию. Думается, с похищенным материалом. Анализ его личности показал, что к разведке, даже в качестве мелкого агента, он вряд ли мог иметь какое- либо отношение. Из его последних телефонных контактов следовало, что ближайшими его дружками здесь, в США, являются два типчика явно криминальных наклонностей. И, когда этих персонажей решили взять за шиворот, они также куда-то исчезли. Причем поспешно. Ричард полагает, что они, проведав, что их приятель ограбил не бакалейную лавку, а объект куда более серьезный, растворились в пространстве, дабы не попасть под каток расследования. Я же полагаю иное: эти ребята превосходно знают, что именно спер их приятель. Но об этом Ричарду, естественно, ничего сказать не могу. С другой стороны, если ворюга посвятил в свои тайны каких-то уголовников, ударившихся в бега, это еще одно доказательство, что происками секретных служб тут не пахнет. Если их побег − не акция прикрытия, конечно. А если акция прикрытия, то тогда русские будут ждать, что в Москву направятся люди для поисков похищенного. Это большая игра с непредсказуемыми последствиями, однако, финал
Как следствие, они выйдут на меня и безо всяких хлопот завербуют. И я никуда не денусь. И это, кстати, не худший вариант. Сохраняющий мне жизнь. Хотя какая это жизнь в столь мерзкой роли? И ведь придется ее сыграть. Хотя бы во имя семьи.
Таков наихудший вариант развития событий. Каким, впрочем, он видится сейчас. Во всем происходящем, тем не менее, существует некоторая несуразица. В квартире одного из знакомых вора, моя служба обнаружила «клопа». Значит, человек покинул жилище, профессионально подстраховавшись. Зачем? Чтобы убедиться в серьезности расследования? Шпион бы так делать не стал. Материалы в руках, разоблачение очевидно, надо уходить на собственную территорию. Тут нечто другое. Так мог поступить человек, питающий надежду, что, авось, гроза обойдет его стороной. И стремящийся подкрепить желаемое доказательствами личной безопасности.
Нет, это суета дилетантов. Я слишком хорошо знаю правила шпионажа и контрразведки, чтобы поверить, будто сейчас против меня работает иностранная секретная служба. Слишком много естественных недоразумений. А их имитация обязательно оставляет следы.
В кабинет является начальник службы технической безопасности и разведки Карл Кнопп.
Я жестом указываю ему на кресло. Кнопп достает из нагрудного кармана пиджака обнаруженный при обыске передатчик и кладет его на стол. Поясняет нудным скрипучим голосом:
− Работа русских. Штучная, не заводская. Очень надежный «жук». Частота – четыреста пятьдесят мегагерц. Но ему лет пятнадцать, не меньше. Раритет.
Я молчу, соображая…
− Ты хочешь сказать, это кустарная работа?
− Именно. Я изучил и микрофон, и генератор. Все выполнено отменно, но заводской технологией тут не пахнет. − Кнопп достает сигареты и бесцеремонно закуривает.
Он принадлежит к тем, кто вышел в люди из самых низов, и по нему это видно. Он ходит в чудовищных затертых костюмах, плечи его пиджаков осыпаны перхотью, и носит короткие, сползающие на лодыжки носки. У него врожденный вывих бедра и он сильно прихрамывает. Он всерьез воображает, будто то, как он работает, важнее того, как он выглядит.
Кнопп − немец, сильно предубежден против евреев, в чем признается мне с недоброй усмешкой, когда мы остаемся наедине. Я посоветовал ему отказаться от подобных высказываний. Он сказал, что откажется, но не отказался. Похоже, он ничего не может с собой поделать. Из ЦРУ, где он считался одним из ведущих технических специалистов, его оттерли именно за антисемитизм. Там, кстати, мы и познакомились. Он оказывал мне помощь при проведении весьма серьезных операций. Замечу, в своих взглядах и предрассудках Карл не одинок, на нижних ярусах социума их у нас разделяют многие.
Кнопп лопоух, сед, пышноволос, водянистые его глаза проницательны и всеведущи. Подозреваю, он
