Жоресе, ни о его политике, антижоресистский смысл и толкование ей можно было придать в ходе прений. Гэд сделал блестящий тактический ход. Он сразу приобретал поддержку крупнейшей европейской социалистической партия, многие руководители которой уже из-за одного свойственного им своеобразного шовинизма настроились в пользу Гэда.
Жорес оказался в сложном положении. Он не собирался вести наступательных действий против Гэда, хотя бесплодность сектантской линии давно вызывала у него горечь. Он добивался одного — единства французского социалистического движения. Он понимал необходимость определенного пересмотра своей политики, отказа от блока с радикалами. Но этого не понимали и не хотели понимать многие из его сторонников, такие, как Бриан и ему подобные. Поэтому Жорес был даже заинтересован в осуждении политики министериализма. Иначе зачем бы ему было голосовать за Дрезденскую резолюцию с поправками, едва изменяющими ее смысл, на одном из этапов обсуждения в комиссии конгресса?
Но вместе с тем невозможно было и отступить без боя, капитулировать перед Гэдом. Ведь это привело бы к торжеству догматической и сектантской линии в будущей объединенной социалистической партии, что обрекло бы ее на бесплодие и изоляцию. Итак, Жорес мог и хотел уступить по вопросу о своей тактике, но он стремился при этом не потерпеть личного поражения, сохранить свое влияние. Задача была невероятно сложной, и вся дальновидность тактики Жореса стала ясной лишь через несколько лет, когда Жорес оказался во главе единой Французской социалистической партии. Но не будем забегать вперед. Вернемся в зал заседаний Амстердамского конгресса, точнее, в то менее просторное помещение, где обсуждались вопросы тактики, то есть французские дела, и где собрались все крупнейшие лидеры мирового социализма. Кто-то даже заявил, что в зале никого не осталось, что там какой-то кургузый конгресс обсуждает остальные вопросы.
— Ерунда! — взорвался Август Бебель. — Пустяки! Сущие пустяки! Кургузый конгресс может обсуждать все, что ему заблагорассудится! А вот здесь действительно серьезный вопрос!
А здесь выступал Жорес. Его речь продолжалась полтора часа. Даже самые упорные противники Жореса признавали, что она была великолепной.
Сначала он нарисовал яркими красками картину итогов своей политики с того момента, когда в разгар дела Дрейфуса гэдисты вышли из политической игры. В то время только сторонники Жореса развернули борьбу за спасение республики и успешно выдержали ее. Он напомнил о скромных, но несомненных успехах в деле улучшения условий жизни рабочих, достигнутых социалистами. В то время как социалисты многих стран лишь мечтают об отделении церкви от государства, чтобы освободить сознание пролетариата от религиозного дурмана, французское правительство под давлением социалистов внесло в парламент законопроект об этом. Наконец Жорес подошел к главному обвинению, направленному против него: к утверждению о том, что он отказался от принципа классовой борьбы и подпал под влияние буржуазии.
— Всего лишь несколько дней назад, — говорил Жорес, — депутаты правой и центра кричали мне в палате: «Долой диктатора!» — так, как будто речь шла о новом Робеспьере в день нового 9 термидора! И вот, будучи диктатором по ту сторону границы, здесь я превращен в раба! Но я не являюсь ни тем, ни другим, а свободным слугой пролетариата, которого нельзя подчинить никому. В чем же мы нарушили наш долг социалистов в классовой борьбе? Все социалисты любого направления могут засвидетельствовать: мои друзья и я выступали лишь для того, чтобы повсюду организовывать профсоюзы, кооперативы на почве классовой борьбы…
Как всегда, речь Жореса насыщена яркими образами, она увлекает убежденностью оратора, иногда она озаряется вспышками неожиданного юмора. В порыве красноречия Жорес все время подается вперед и наталкивается на сидящего перед ним представителя Испании Иглезиаса так, что тот почти слетает со стула, С улыбкой извинения Жорес бросает;
— Это потому, что между ними не оказалось Пиренеев!
Он не только защищается, но переходит в наступление и начинает бросать камни в огород Гэда, показывая, что, нападая на политику Жореса, гэдисты не выдвинули никакой другой конструктивной тактики, что выборы обнаружили ослабление их влияния и привели к уменьшению числа их мандатов, тогда как число сторонников Жореса в парламенте возросло. Гэд не выдерживает и в негодовании требует слова. После некоторого препирательства из-за того, что Гэд уже выступал один раз, слово ему предоставляется.
— Мой ответ будет коротким, поскольку у меня нет ни сил, ни здоровья Жореса. Но мы не можем оставить без протестов его утверждения…
Я хочу сказать, товарищ Жорес, бывший товарищ Жорес, по поводу ваших успехов на выборах. Ведь все ваши кандидаты были кандидатами префектур, кандидатами Вальдек-Руссо. Новые нравы, которые вы насаждаете среди трудящихся, являются не борьбой классов, а борьбой республиканцев против монархистов…
Вы хотели войны, вы ее получите! У вас нет чувства классовой борьбы, о котором вы говорили, вы его никогда не проявляли на практике, и это видно здесь, когда вы рассуждаете о ваших действиях, которые спасли республику! И если это верно, то действовали ли вы для освобождения пролетариата, спасая буржуазную республику? Вы затемняли истинную борьбу классов: борьбу единого пролетариата против единой буржуазии!
А ваша борьба против церкви? Пытаться просветить умы при капиталистическом режиме — это все равно, что сделать негра белым! Умственное и моральное освобождение не предшествует, а следует за экономическим и социальным освобождением!
Ваша ошибка заключается в вашей социалистической концепции, в которой нет ничего социалистического. Вы хотите, чтобы ваш социализм возник из республики, тогда как мы считаем, что он явится следствием эволюции капитализма. Страна, которая первой достигает полного развития капитализма, первой придет и к коммунистическому режиму! Вот пропасть, которая отделяет вашу концепцию от нашей!
Гэд все время подчеркивает глубину разногласий, он старается доказать их непримиримость. Он призывает отделяться границей от тех, кто, по его мнению, покинул социализм. Гэд во многом прав, но его закостенелый догматизм, непримиримость, неумение творчески применить марксизм в особых условиях Франции еще никогда не проявлялась столь резко, никогда он так решительно не исключал саму мысль о единстве. И все же (благородный человек!), бичуя ошибки Жореса, он внезапно поворачивается к нему и произносит:
— Я не назову это вашим преступлением, а лишь следствием вашего представления о социализме.
…Выходя после заседания, Вандервельде, лидер бельгийцев, сам прекрасный оратор, пытавшийся на конгрессе примирить Жореса и Гэда, заявил:
— Если бы речь шла о присуждении премий за красноречие, то я не знаю, ному бы можно было ее дать: Гэду с его меткими словами, каждое из которых било как пуля, или Жоресу, ораторский гений которого никогда не поднимался так высоко, как в этом споре между социалистами.
Споры продолжались на пленарном заседании конгресса. Кое-кто поддерживал Жореса, другие пытались примирить спорщиков, но больше все же нашлось критиков оппортунистических ошибок Жореса. Весьма едко высказался о них Плеханов. Возникли споры и среди самих критиков. Австриец Виктор Адлер, красиво развивавший свои скептически-созерцательные соображения, назвал Плеханова «врачом», который может принести вред «больному», то есть французскому социализму.
— А я болезнь! — с горьким смехом крикнул с места Жорес.
Но особенно ему доставалось от немцев. Каутский хотя и мягко, но теперь тоже критиковал его. Роза Люксембург исключительно темпераментно осудила жоресовскую политику сотрудничества с буржуазией. Она выступила перед тем, как должен был говорить Жорес. При этом именно ей предстояло переводить его выступление на немецкий. Жорес начал свою речь таким добродушным замечанием:
— И все же сейчас вы услышите, как гражданка Роза Люксембург будет переводить мою речь на немецкий язык: вы, таким образом, увидите, что полезное сотрудничество возможно, несмотря на вражду…
Все рассмеялись. Однако затем, немцам уже было не до смеха. Жорес блестяще проанализировал положения и тактику германской социал-демократии:
— Главный порок Дрезденской резолюции состоит в том, что она навязывает другим такие правила
