При этих моих словах стоявший позади капитана Блинов прыснул. Капитан зло посмотрел на него.
— Доложите обстановку!
— Нет, извольте сначала вы доложить, кто вы такой и зачем пожаловали сюда?
— Я начальник химслужбы полка, капитан Булатов, — смутившись, представился он. — Мы приехали проверить ваш батальон.
— Что вы думаете, от вашей проверки положение батальона изменится? Вот вчера этот ПНШ тоже приезжал проверять, обещал златые горы, а батальон до сих пор голодный и боеприпасы на исходе. Вы нечестный человек, ПНШ! — обрушился я на Блинова.
— Я доложил, товарищ комбат, кому следует, — смущенно оправдывался Блинов.
— Вы, товарищ старший лейтенант, слишком вольно ведете себя, — вспыхнул Булатов и начал было меня ругать.
— Мне ни ваши окрики, ни ваши нравоучения не нужны. Я нуждаюсь, мы нуждаемся в питании и боеприпасах, товарищ капитан. Бросили батальон на голое место, толком не поставили задачу, не ввели меня в обстановку, нисколько не заботитесь о людях, потом изволите проверять, изволите приезжать. По- моему, вы оба от безделья приехали...
Все это я выпалил залпом.
Капитан потемнел, нахмурился, что-то пробурчал себе под нос, исподлобья посмотрел на Блинова. Наконец сказал:
— Ну, что мне передать командиру полка?
— Передайте все мои слова. Несмотря на то, что вам, видимо, наплевать на судьбу чужого батальона, мы выполним поставленную перед нами задачу.
Булатов грузно поднялся и, обращаясь к Блинову, сказал:
— Ну, все, кажется, ясно. Поехали, ПНШ.
Позже я узнал Булатова поближе. Он оказался простым и очень добродушным русским человеком. Впоследствии он часто вспоминал нашу первую встречу и смеялся.
Когда топот коней возвестил об отъезде посланцев Шехтмана, я успокоился, лег, хотел заснуть, но не смог. Поднялся и пошел на передний край.
Утренний рассвет. На голой высоте наши одиночные окопы темнели разбросанными валунами. Люди спали на сырой земле. Дежурные командиры и постовые ежились от предутренней прохлады. Я шел из одного взвода в другой, из роты в роту, вспоминал свою резкость к Булатову, человеку старшему по возрасту и по званию, В оправдание мне нечего было сказать. В мучительном затруднении остановился и огляделся. «Вот мое оправдание», — подумал я, увидев снова черные холмики наших одиночных окопов, на дне которых скорчившись спали голодные, усталые бойцы нашего батальона.
Так я встретил утро 28 октября 1941 года.
Старшина
Когда я подходил к нашему шалашу, со стороны Быков показалась повозка. На ней сидели двое. Они ехали тихо, что-то поддерживали. Я подождал их.
Соскочивший с повозки старшина доложил, что он из полка Шехтмана. По личному приказанию комиссара полка Корсакова привез нам кое-что. «Значит, Булатов доложил комиссару», — промелькнуло у меня. Это «кое-что» оказалось несколькими ящиками патронов и... двумя ведрами вареного мяса.
— За патроны спасибо, а этих двух ведер мне самому не хватит на завтрак, — сказал я старшине.
— Кушайте на здоровье, товарищ старший лейтенант, — расплываясь в добродушной улыбке, ответил старшина.
— Нас пятьсот голодных ртов! Почему хлеба не привезли?
— Я привез то, что мне дали, товарищ старший лейтенант, — опешив, ответил старшина.
— Рахимов! Что будем делать с этими ведрами?
— Будем делить поровну на всех, как делят конфеты, товарищ комбат, — ответил он.
— Тогда вызывайте старшин и политруков рот.
...Пришли люди. Пустили в ход перочинные ножи — принялись делить мясо.
— Передайте, старшина, подробно о том, что вы здесь у нас видели, — сказал я старшине на прощание, прожевывая свою порцию величиной со спичечную коробку.
День 28 октября 1941 года выдался ясным. Солнце щедро обогревало Подмосковье. Осенний солнечный день в России отличается от наших, южных. Иней на полях и лесных массивах тает по-своему, медленно, испаряется тоже медленно, этаким легким туманцем, пока солнце не поднимется от горизонта на две пики. Потом хмарь не спеша рассеивается, как облака. Все становится мягко, светло. Солнце не слепит, а как, бы успокаивающе ласкает, не жжет, а греет.
Ну, довольно лирики! Война цинично относится к явлениям природы: стоит ясная погода — видимость хорошая, наблюдение обеспечено, — значит, самолеты и артиллерия будут бомбить все живое и мертвое.
В десять часов утра мы услышали гул канонады за Волоколамском, издали увидели силуэты самолетов. Рахимов, прислушиваясь к далекому, глухому гулу боев, раскрыл свою карту, сориентировался, пальцами измерил расстояние и после долгого раздумья сказал:
— Товарищ комбат, верно, начался жаркий бой за станцию Волоколамск. Это по расстоянию чувствуется. Видимо, вчера немцам не удалось захватить станцию. А как вы думаете?
— Если верно то, что вы говорите, значит, Капрон вчера крепко держался. Обозленный немец сегодня с утра начал его дубасить, а в нашем полку чуть ли не перемирие с фашистами. Перед нами противника не видать.
— А если нам послать вперед разведку?
— Вы, конечно, правы, Хаби. Но кто из нас толком ноги тащит? Давайте лучше наши скудненькие силенки к сырой земле приложим, будем углублять окопы. А немцы к нам и без нашего приглашения пожалуют.
В это время со стороны Быков во всю прыть мчался верховой. Он осадил коня, спрыгнул, упал, встал. Я узнал старшину, который утром привез два ведра вареного мяса. Он вытянулся, широко улыбнулся и, еще не отдышавшись, начал:
— Товарищ... ком...бат! Все доложил комиссару... Вот, привез вам сто пачек махорки... газеты… десять коробок спичек...
— Как ваша фамилия, старшина?
— Иванов.
— А как величать будем?
— Просто Ваня Иванов... Иван Иванович в документе пишется.
— Неужели ваши попы не могли хоть кому-нибудь из вас дать другое имя? — нарочито возмутился Рахимов.
— Они со мной не советовались, товарищ лейтенант, — ответил старшина. — Деда звали Иван, отца… Иван, ну и меня назвали Иваном. И фамилия наша — Иванов.
Мы еще немного пошутили с Иваном Ивановичем.
— Ну, товарищ Иванов, большое тебе спасибо от всех нас за курево. Езжай.
Когда Иванов поскакал обратно, Рахимов, глядя ему вслед, сказал:
— Хороший русский паренек. Как наш Степанов.
— Раздать махорку и газеты!
Я обходил передний край. Бойцы углубляли окопы. Провожая меня, Краев пошутил:
— Завтракать дали, махру дали, — может быть, скоро и выпить дадут.
— С закуской или без закуски?
— Какое же, товарищ комбат, питье без закуски? Раз пить, значит, надо как следует и закусить.
