— Ну ладно. Пошутил — и хватит. Займись своим делом.
...Одиннадцать... Двенадцать... Никаких признаков жизни со стороны противника.
— Эх, скучища же! На голодный желудок сидеть без дела! Был бы я большим командиром, пошел бы напрямик в Волоколамск, атаковал бы, уцепился бы за окраину города, по крайней мере, а дальше разобрались бы что к чему, — тараторил неугомонный Бозжанов.
— Бозжанов, ко мне!
— Я слушаю вас, товарищ комбат.
— Чего вы здесь слоняетесь?
— Пришел за махоркой, ну, немножко задержался.
— Идите сейчас же к себе в роту.
— Есть, идти.
Вскоре приехал к нам комиссар полка Корсаков. Я представился ему и доложил по всей форме.
— Ну, пойдемте к вашим людям, — сказал он, выслушав мой доклад. — Посмотрим на местность.
Мы пошли. По дороге комиссар ввел меня в общую обстановку.
— Капрову и Елину и сегодня очень трудно приходится, навалился на них немец. Крепко дрались бойцы. Вот слышите, их колошматят. Тяжелые там идут бои.
Мы шли по переднему краю. Комиссар молча слушал мои объяснения.
На прощание Корсаков немного призадумался и сказал:
— С народом вы, наверное, сами поговорили. Что же мне еще было сказать им на голодный желудок? Что я мог сделать для вас? Утром реквизировал все мясо со всех кухонь штабных подразделений. Мясо послал вам, а бульон оставил им. Вторые сутки у нас перебой со снабжением.
Комиссар попрощался с нами и поехал в соседний батальон.
— В этом полку, товарищ комбат, трое сочувствующих нашей печальной судьбе: капитан Булатов, старшина Иванов и комиссар Корсаков, — пошутил Рахимов, глядя вслед комиссару.
Лейтенант Брудный
Приехал командир поддерживающего нас артиллерийского дивизиона Кухаренко. Он был плохим наездником, но, подражая мне, носил клинок. Он доложил об огневых позициях дивизиона, просил поставить ему огневую задачу. Мы втроем посоветовались, и Рахимов аккуратно нанес на карту задачу с вариантами возможных действий противника.
Кухаренко занял наблюдательный пункт на стоге сена и приступил к подготовке данных для стрельбы.
В два часа дня прибежал Синченко.
— Товарищ комбат! Немцы идут!
Я пошел на свой наблюдательный пункт, на самой вершине бугра. У меня не было телефонной связи. В окопчиках копошились связные бойцы. Да, действительно, идут немцы, идут походной колонной. Недоумеваю: неужели они хотят пройти через нас маршем?
— Ребята! — У меня впервые после школьной жизни вырвалось это слово. — Все бегом в ложбину, а оттуда к своим командирам! — говорю я связным. — Стрелять только тогда, когда немцы подойдут на двести пятьдесят — триста метров, а до этого не сметь открывать огонь. Ясно? Бегом марш!
Бойцы потопали.
Немцы от нас примерно в километре.
Вдруг над колонной противника появилось несколько кудрявых облачков. Это — разрывы шрапнелей, брызжущих, как из дробовика, снопами свинцовых пуль.
— Ах, черт! — закусываю палец. — Это Кухаренко преждевременно открыл огонь! — Досадую. — Синченко, беги к Рахимову: пусть он пойдет к Кухаренко и передаст, чтобы долбили вперемежку шрапнель с гранатой. Ты запомнишь эти слова?
— Вперемежку шрапнелью с гранатой, — повторяет Синченко.
— Беги быстрее!
Итак, мы преждевременно обнаружили себя перед немцами. Немцы-то шли без разведки, и мы их не наказали. Если бы была телефонная связь, этого не могло бы случиться.
Совсем недалеко от окопа, где я находился, разорвалась крупнокалиберная мина. Я поднялся. Немец долбил по бугорку из минометов, пушек. Всюду фонтаны разрывов, всюду оспины воронок.
Началась настоящая артиллерийско-минометная суматоха.
Мне хочется многое сказать командирам, мне хочется сказать многое бойцам, но у меня нет волшебства человеческого гения для разговора на расстоянии — телефона. А у немцев есть!
— Товарищ комбат! Ваше приказание выполнил!
— Товарищ комб...
— Товарищ... — слышу я доклады связных.
— Хорошо, садитесь, ложитесь, — ответил я им всем.
Далее дело шло своим чередом — не я управлял боем, он управлял мною. Вернее, я реагировал на суматоху боя. Впрочем, я неправильно выразился: не суматоха, а настоящий бой массы солдат с солдатами. Я знал, что в настоящем ближнем бою каждый солдат предоставлен самому себе. В ближнем и рукопашном бою никто не слушается команды. Меня не слушал мой батальон. Меня не слушал мой дивизион.
Каждый был занят своим личным боевым делом, каждый по-своему решал боевую задачу. Я был на положении того дирижера, который «завел оркестр», а далее оркестр уже не смотрел на его дирижерскую палочку.
Пришел Рахимов.
— Товарищ комбат, первая атака противника отбита!
— Хорошо, — безразлично ответил я. — Они больше в лоб не пойдут, обеспечьте фланги. Они попытаются обойти нас с какой-либо стороны.
— Перестроить боевой порядок?
— Нет. Пока не надо... Обедать бы... Люди не обедали?
— Какой обед?
— Раненых много? Всех своим ходом в Быки. Только тяжелых пусть Киреев отвезет.
— Что с вами, товарищ комбат? Вы сами ранены?
— Нет, я не ранен. Идите выполняйте.
Я осмотрелся кругом. Все на своих местах, наша позиция пока не сломлена. Это хорошо!
...Противник опять начал молотить. Его пальба застала меня в одиночном окопе у бойца. Свист пуль над брустверами, хлопанье мин, жужжание осколков прижали нас к стенам маленького окопа.
— Как начнется атака, — сказал боец, — я подымусь и буду стрелять по фашистам, а пока они долбят — пусть долбят, угодит в мой окоп — хорошо, не угодит — еще лучше.
Так говорил со мной совсем желторотый боец.
— У вас пистолет, товарищ комбат, он далече не берет. А у меня винтовка. Вы сидите. Я буду стрелять.
Началась атака.
— Товарищ комбат, — обратился он ко мне в самом разгаре боя, — хотите посмотреть, как человек камнем падает? Подымитесь-ка. Интересно получается.
Я поднялся. Немецкая цепь шла стройно и строго. Падали, поднимались. Трещали автоматами. Наши стрекотали из винтовок и пулеметов. Обе стороны упорствовали. Молодой солдат приложился к прикладу. Выстрел... Опять выстрел.
— Два раза попал в фашиста, — признался он грустно, — а в эти два раза промахнулся.
— Дай мне винтовку, — приказал я солдату.
Он отдал мне свое оружие. Я выстрелил. Один в цепи упал камнем.
— Вы в кого стреляли?
— В того.
