И она шумно высморкалась в большой клетчатый платок. Колобок стерпел и в этот раз. Воцарилась тишина.
— Сколько вы у нас работаете, Светлана Борисовна? — спросил начальник.
— Не помню. Вы в отделе кадров посмотрите, там точно знают, — безмятежно отозвалась она. — Лепнина у вас богатая. И купидоны тоже. Это ведь купидоны?
Колобок тупо посмотрел на потолок.
— Амуры.
— А-а… Но лепнина все равно богатая. Нигде такой не видела.
— Итальянская.
— А-а… Я думала — французская.
— Французы плохо делают.
— А-а… Вам виднее.
И снова пауза, тягучая, словно цветочный мед. Некстати вспомнилась любимая Пашина поговорка: 'Все пчелы приносили в улей сладкий и вкусный мед, и только одна, вредная и противная, деготь'. Не она ли та самая пчела, вредная и противная? Колобок неслучайно напрягся, не зная, как приступить к теме разговора. Лично ей торопиться совершенно некуда. До вечера Светлана Борисовна совершенно свободна.
— Я вот зачем попросил вас прийти, — нерешительно начал Колобок. — До меня дошли слухи, что вы собираетесь принять участие в сегодняшнем реалити-шоу.
Светлана Борисовна удивленно посмотрела на него, но не ответила.
— Для нашего канала подобное развитие выглядело бы крайне нежелательно. До меня дошли слухи о ваших… м-м-м… разногласиях с некоторыми нашими гостями. Люди они вспыльчивые, нервные, импульсивные, вполне возможно, что они вас и обидели… Со стороны канала я готов загладить причиненное вам неудобство. Что вы делаете, Светлана Борисовна?
— Разве не видите? Снимаю повязку… Отталкивающее зрелище, не так ли? А всего лишь кипяток. Но рубцы останутся, теперь уже навсегда. Впрочем, как и шрам на лбу, на губах… Как вы это назвали? Неудобство? Трогательное обозначение сложившейся ситуации. И ведь заметьте, в суд подать на них я не могу. Кто будет слушать старуху, которая, не исключено, что выжила из ума?! Ведь Маша Потутина помогает детскому дому, и детишки ее просто обожают. Филипп Бредосович также неоднократно замечен в слезливой благотворительности. Такие люди просто не могли избить старую беззащитную женщину.
Так их, Светка, так их, мать твою!
Свидетелей не было, так что вы можете быть совершенно спокойны относительно слухов. Я ничего не стану предпринимать. И никого и ни в чем не буду обвинять. Господь им судья.
Вздох облегчения. Подмышками два влажных пятна. Неужели для него это действительно так важно?
— Спасибо вам, Светлана Борисовна. Я в вас не ошибся. Да, кстати… В конце месяца у нас премия. Я распоряжусь, чтобы вам ее выписали.
— Распорядитесь. Премия никому еще не вредила.
Я никого и ни в чем не стану обвинять. И ведь ни слова не соврала. За нее это сделает Эдик, у которого свои счеты.
Я ничего не стану предпринимать. Когда женщина отвечала за свои слова и поступки? Тем более такая старая и обиженная?
Господь им судья. Так приятно иногда почувствовать себя карающей рукой… А лепнина действительно богатая. И не амуры это, а купидоны. Уж она-то в искусстве разбирается.
— Мазурик, ты сошел с ума!
— Почему? — Семен Петрович вытащил зубную щетку изо рта и посмотрел в зеркало. Позади него стояла растрепанная супруга в туго перетянутом халате.
— Ты уволился! — удивительно, сколько эмоций можно вложить в одно восклицание.
— Допустим, я уволился. И что? — Мазурик снова приступил к процессу чистки зубов.
— Как это что?! В твоем возрасте!
— Причем тут мой возраст?
— При том, то ты не сможешь найти такую работу!
Мазурик набрал воды в рот, прополоскал, потом смачно сплюнул. И только тогда повернулся к встревоженной супруге:
— А кто тебе сказал, что я собираюсь искать работу?
— То есть как? — Жена даже попятилась от удивления. — Не поняла… А зачем же ты тогда уволился?
— Видишь ли, — начал было Мазурик и вдруг замер. Потому что вдруг забыл, как зовут его жену. Еще вчера помнил, и вдруг — полный провал. Как будто и не было прожитых дней. Он даже смутился перед этой усталой, чуть полноватой женщиной.
— Семен! Что вообще происходит?! — выкрикнула она. — Ты можешь объяснить? Любой знает…
О! Вот оно! Люба. Жену зовут Люба. Семен Петрович улыбнулся сделанному открытию: все вернулось на круги своя.
— Не кричи, Люба, — тихо попросил он. — Ольгу разбудишь.
На кухне было не разместиться. Он, как истинный джентльмен, уступил супруге единственную табуретку, а сам втиснулся в оконный проем. Оба молча смотрели на закипающий чайник.
— Семен, — уже спокойно спросила его жена. — Ты можешь объяснить, зачем ты ушел с работы?
Он с полминуты раздумывал: сказать или нет? И все-таки выбрал компромиссный вариант.
— Мне сделали интересное предложение. Возможно, я буду работать за рубежом.
Рука Любы дернулась, и она пролила кипяток на клеенку.
— За границей?
— Да.
— А я?
— Что — ты?
— Что буду делать я?
— То же, что и раньше… За одним лишь исключением — я больше не буду тебе мешать. Что-то не устраивает?
— Какая же ты сволочь! — оскорблено сказала она и вышла из кухни.
Может, стоило ей все-таки сказать? А то как-то неловко получается, подло, не по-мужски. Словно удар в спину. Надо предупредить, но… не хочется.
— И почему это я сволочь? — запоздало выкрикнул Мазурик вслед жене. — Поясните, сударыня!
Люба фурией ворвалась на кухню:
— Потому что думаешь только о себе!
— А надо о тебе! — насмешливо парировал Семен Петрович.
— Мазурики, вы чего…
— Оля, уйди! — крикнули одновременно и уставились друг на друга, тяжело дыша. — Не вмешивайся!
— Ты всегда думал только о себе. Квартиру эту убогую купил только потому, что до твоей работы недалеко. И плевать, что жене три часа до своей добираться. То, что ты потом сменил свое КБ на НИИ, уже не считается… Теперь и вовсе безработным стал, а я по-прежнему три часа в автобусе трясусь!
— Все?
— Когда ты в последний раз дарил мне цветы? Когда мы в последний раз ходили в гости к друзьям? От тебя ничего не дождешься: ни внимания, ни ласки, ни денег. Ты даже в постели свое побыстрее торопился урвать, а потом заваливался тюленем да так, что до утра не добудиться. Я отдала тебе лучшие годы, а ты…
