– Ну как? – спросил Голд.
– Пока все о'кей. Плюнь через плечо. Ты дома?
– Нет. Не смог заснуть, представляешь? Вертелся, вертелся, как юла. Не мог успокоиться. Пришлось выйти. Поехал на взморье. Походил. Зашел повидать старого знакомого на причале. Все сидели, перебирали, то да се. Полегчало.
– Лучше средства не придумаешь, – сказал Мэдисон заботливо, в восторге от столь доверительного тона. – Прочищает мозги.
– Точно.
– И все-таки тебе надо попытаться немного поспать.
– Прямо сейчас еду.
– Здесь я все держу под контролем.
– Уверен, так оно и есть, капитан, – серьезно сказал Голд. – Полагаюсь на тебя. – Он буквально
Голд медленно поехал по автостраде на восток. Дело сделано, спешить больше некуда. Отказал кондиционер, из него выходил только горячий воздух, пришлось опустить стекла на всех окнах, легкий ветерок продувал салон.
Голд вернулся домой, откупорил новую пол-литровую бутылку «Джонни Уолкера». С выпивкой он уселся, скрестив ноги, на ковер и стал рыться в куче пластинок на нижней полке шкафа. Лишь через несколько минут он разыскал то, что хотел: альбом Минта Джулепа Джексона пятнадцатилетней давности, «Мелодия любви». Фото на конверте изображало миловидную полную блондинку, но Голд знал, кому посвящен альбом, для кого играла музыка. Он поставил пластинку, перевел иголку на «Синего ангела», и тотчас волшебное, чуть надтреснутое звучание саксофона Джексона заполнило комнату, чувственное, мужественное и нежное, более древнее, чем сама цивилизация. Голд тяжело опустился в старое кресло и потягивал виски.
Джексон играл.
Голд вспоминал. День, когда умерла Анжелика.
В тот день шел дождь – пасмурное, дождливое декабрьское воскресенье. Дождь шел всю неделю, настоящий потоп, один из тех, что случаются в Лос-Анджелесе раз в год, иногда раз в три года. В Малибу участки стоимостью в миллион долларов смывало с гор в океан. Бригады рабочих складывали мешки с песком у входов в первоклассные магазины на Уилширском бульваре.
В то дождливое воскресное утро, четырнадцать лет назад, Голд проснулся от настойчивого, глухого – словно костяшками пальцев – постукивания. Сообразил, это дождь барабанит в окно. И сразу же почувствовал – член его стоит, кто-то трогает, ласкает его. Глаза Эвелин светились лукавством, улыбнуться она не могла, языком и губами она скользила вверх и вниз, лизала, заглатывала его. Наконец, с агонизирующей медлительностью сжала головку, и сперма залила ее. «Доброе утро, Джек», – хрипловато выдохнула она и засмеялась счастливым, девическим смехом. Потом возбудила его вновь, рукой, и села на него. Вращая бедрами и тазом, она жадно всасывала его в себя, во влажную от желания, горячую пещеру. Он кончил почти сразу, и она засмеялась опять. И, не выпуская его из себя, лениво растянулась сверху.
Весила Эвелин немало. С возрастом она расплылась, зад отяжелел. От смеха вокруг глаз и губ разбегались морщинки.
Когда они были вместе последний раз? Неделю, месяц, шесть, месяцев назад? Голд не мог вспомнить. Но припомнил, что в последнее время Эвелин начала посещать занятия по самосовершенствованию, якобы воспитывающие оптимистический подход к жизни и очень модные среди ее друзей, торговцев недвижимостью. Эти несчастные торговцы всегда были удобной мишенью для любых мошенников. Эвелин, видно, решила взять инициативу в свои руки и воскресить их распадающийся брак.
Голд не сомневался: сегодняшнее утро – только начало. Он знал Эвелин и знал ее отношение к жизни.
Она долго обнимала его, удовлетворенно посмеиваясь, еле слышно шептала в ухо: «Я люблю тебя, Джек».
Немного спустя они услышали, как семилетняя Уэнди в своей спальне на другом конце холла болтает с куклами.
Пока Голд в гостиной разводил огонь, открывал вытяжку и читал Уэнди комикс «Положись на меня, Чарли Браун!», Эвелин, напевая себе под нос, приготовила обильный воскресный завтрак – яйца, копченая лососина, тосты с плавленым сыром, джем и кофе. Они ели, а за окном шумел дождь, и гром – калифорнийский гром – грохотал по крыше. Уэнди лепетала что-то о школьном рождественском представлении. Каждый раз, стоило ему оторваться от тарелки, Голд встречался с устремленными на него глазами Эвелин, полными любви и надежды. Он поглощал тосты и улыбался в ответ.
После завтрака Эвелин нарядила дочку – красный спортивный костюмчик, сапожки на молнии, красный резиновый плащ. Уэнди собиралась в гости к тете Кэрол, ее новому, третьему по счету мужу, южноафриканцу, и его маленьким дочуркам. Ликующая девочка побежала в холл собрать игрушки, о которых чуть было не забыла. Голд сидел на покрытой цветастым покрывалом кушетке, Эвелин положила руки ему на плечи.
– Провожу Уэнди и вернусь. Мы целый день будем вместе.
Голд похлопал ее по руке. Уэнди притопала в гостиную с игрой под мышкой. Эвелин надвинула ей на голову капюшон, оделась сама, и милые девочки пошлепали по лужам к машине. Голд видел, как они выехали, Эвелин прощально прогудела, включила «дворники». Уэнди помахала рукой. Ее оживленное личико сияло.
Голд уже набирал номер. Машина скрылась за углом, и тут же Анжелика взяла трубку. Голос ее звучал глухо, отрешенно. Как она? О'кей. Она больна? Нет, сейчас нет. Она встала, но утро такое скверное, и пусть кое-кто скорей приезжает. Он не может. Почему? Просто не может. Но он нужен ей. Очень. Она должна увидеть его. Зачем? А он не знает? Он хочет, чтоб она сказала. Он нужен ей, чтобы взять ее, чтоб лечь на нее, разорвать ее пополам – чтоб трахать ее. Ей нужен папочка, а папочке она не нужна? Нужна. Да, да, да. Он любит ее? Так любит. Очень-очень. Тогда скорей. Поторопись, пожалуйста.
Второпях он нацарапал записку, пришпилил к холодильнику.
'Эв,
Извини, ради Бога. Звонил капитан. Крупные неприятности. Пришлось поехать. Постараюсь вернуться пораньше. Обещаю. Я люблю тебя.
Дождь лил как из ведра. Торговцы наркотой в Уоттсе попрятались от сырости и холода. Голд остановился перед ветхим грязно-белым строением, притаившимся в глубине заросшего дворика, заваленного яркими детскими игрушками. Он просигналил. Через несколько минут из дома выскочил крепкий мужчина в старой армейской куртке, залез в машину и уселся рядом с Голдом. С его волос, подстриженных под «афро», капало. Кожа под известково-белым налетом, похожим на скисшие сливки в чашке холодного кофе, была красно-коричневого цвета. От него плохо пахло.
– Принес? – спросил Голд.
Ветеран кивнул.
– Все в порядке. Для всяких пакостей слишком холодно.
Голд протянул ему сложенную банкноту в пятьдесят долларов. Тот молча взял, деньги и сунул Голду три пакетика.
– Увидимся, – сказал Голд, ветеран вылез и бегом вернулся в дом.
Голд поехал в Уилшир. Казалось, дождь не перестанет никогда. Он затопил улицы, и машина еле плелась, по крылья в воде. Голд три раза объехал квартал, прежде чем удалось найти местечко для стоянки – за две улицы от дома Анжелики.
Он отпирал дверь, а она открыла ее с другой стороны. Слабо вскрикнула, потом засмеялась. Он уехал из дома без пальто и промок насквозь, хоть выжимай, на полу образовалась лужа. Смеясь, она взяла его за руку и повела в ванную. Стянула мокрый свитер и бросила в стоящий под ногами таз. Расстегнула рубашку, повесила на дверь. Потом ботинки, носки, брюки и белье. Сняла с пояса кобуру и положила на полочку над унитазом, рядом с бумажником, мелочью, ключами и тремя пергаминовыми пакетиками. Толстым жестким
