27
Как он там выкрутился, этот парень из «Мизери»? Ну, вы помните, этот знаменитый писатель, захваченный своей фанаткой Кэти Бэйтс, маньячкой-одиночкой? Ну, с перебитыми ногами и прикованный к ее постели, месту боли и ненависти? Он, пожалуй, единственный, чья поза могла бы всерьез посоперничать с моей. Уверен, что у него череп ломило от этой иронии судьбы. У какой-то бабы оказалось вдруг больше воображения, чем у него, матерого писателя. Какая-то мужичка написала ему историю, бредовую до невозможности и в то же время вполне реальную, сделав ему реверанс, так как вывела его в качестве главного героя. Вот уж воистину и так для этого парня события разворачивались не гладко, а он еще был под постоянным присмотром этой буйнопомешанной, по сравнению с которой моя жена покажется просто святой. И все-таки, если мне память не изменяет, парень одержал победу. Но память мне все чаще изменяет, и сегодня, как никогда, я оплакиваю ее безвременную утрату, потому что она перекрывает мне доступ к самой интересной части сценария. Мне никак не удается восстановить в голове ее конец, вспомнить, как же ему все-таки удалось обставить свою несчастную участь. Отдадим дань справедливости: мои ноги никто не превращал в кровавую кашу, но в роли кровавого мстителя я вполне могу потягаться весом с тем инвалидом: ведь я инвалид по весу. Мое положение в качестве ее убийцы не вполне устойчиво: я человек приземленный. Априори могу утверждать, что никто не опасается заранее напольного коврика. У меня есть только одна вещь, в которой я абсолютно неуязвим: это мой гнев. Я допустил ошибку, что не стал действовать опрометчиво в момент, когда родилось решение. В тот миг, когда осознание абсолютной уверенности в том, что я должен сделать, сообщило рукам силу, способную свернуть горы, чтобы обрушить ее на врага. Гнев остается неизменным, а вот ярость имеет свойство остывать. Она быстро превращается в таблетку аспирина, брошенную в океан. На нее нельзя рассчитывать как на единственно верное оружие. Мне надо что-то покрепче, потяжелее и поострее.
Надо было вцепиться ей в горло, пока она была больна и ослаблена. Теперь, когда она выздоровела и восстановила физическую форму, мое будущее становится пугающе нестабильным и подчиняется воле случая.
Ну-ка, признавайтесь честно, на этом этапе хоть кто-нибудь из вас верит в мою победу? Хоть одна задница среди вас, сидящая в метро, в гостиной, на кухне, на любимом стульчике у дружеского камина, на водной кровати, купленной пару дней назад, в кресле на колесиках, купленном по случаю, на пластиковом сиденье для унитаза, купленном сто лет назад, на коленях вашего сожителя, подвернувшегося по ошибке, — есть ли среди вас хоть одна задница, так уютно приклеенная сейчас на своем насесте, которая бы сказала себе:
— Этот парень сделает ее. Он ее точно покрошит.
Признайтесь, не убеждены ли вы с первых строк, что моя карта бита, что я проиграл заранее, что даже рак в последней стадии не убьет меня с такой степенью вероятности, как моя жена? Удовольствие, которое вы получаете сейчас от чтения, разве не сродни наблюдению за гибелью «Титаника»? Разве у вас не так же текут слюнки, когда вы следите за поединком двух маленьких влюбленных веронцев под безжалостным шекспировским пером? Вы — очевидцы, говоря обычным языком. А по-моему, вы просто маленькие грязные мещане.
Мне на самом деле глубоко наплевать, что вы по этому поводу думаете. Как нищему, у которого просят денег взаймы.
Вру. Это неправда. Вру и глазом не моргну. Как зубодер перед удалением коренного зуба. Мне просто необходимо, чтобы вы мне верили.
Мне нужна ваша поддержка в этом деле.
Мне нужен выигрыш.
Все время забываю, что мы живем с вами в параллельных временах. Что для вас все это уже в обозримо далеком прошлом.
Мое настоящее.
Ваше прошлое.
Мое пространственно-временное одиночество смущает меня.
Это будет завтра. Я должен сделать это завтра. Я чувствую, как моя воля слабеет, она устает и ее голос все тише, пламя моего гнева растапливает ее, она тает, как кусок воска в кулаке. Это все время, проклятое время само отнимает у своего течения все, что мы ему так опрометчиво доверяем. Бессмысленно ему доверять. Безрассудно приписывать ему добро. Время делает нас малодушными.
Решено, это произойдет завтра. Завтра решится — она или я. Я. Так меня больше устроит.
28
Ну, вы, конечно, помните это солнце, которое беззаботно резвится в складках белоснежного постельного белья летним утром, милое лицо и усталые глаза, которые выглядывают из-под простыни. Вы, конечно, помните такую любовь, когда уже с утра чувствуешь, что денек будет не из прохладных. День- огонь. И вы помните маленькие бледные ножки, эти вечно холодные ножки на горячем от утреннего солнца иолу вашей спальни, эти ручки, которые прикасаются к вам так, как они одни в мире умеют это делать. В общем, вы поняли, о чем я говорю.
Так вот, это то, что я хотел бы сохранить на всю жизнь, после того как она умрет.
Ее ножки. Ее ручки.
Обещаю, я буду хорошо себя вести. Я буду хорошим мальчиком. Я ограничусь только воспоминаниями.
А вы помните тот прилив, что уносит вас в открытое море, как он увлекает вас в морскую бездну, в ту коварную волну, что укачивает вас и обволакивает пеной, чтобы вы пошли ко дну незаметно? А помните вашу любовь, прикосновение, от которого у вас закрываются глаза? А любимое существо — неизведанные глубины, опасные погружения? В общем, вы поняли, о чем речь.
За этот опыт я скажу ей спасибо, перед тем как она умрет.
— Спасибо. А теперь подохни.
Обещаю, я буду хорошим мальчиком. Я буду хорошо себя вести, я не скажу ей, что я ее люблю.
Уже девять часов. Итак, в ту же самую реку.
Судя по звукам, она устроила в кухне настоящий погром. Не иначе как чует недоброе. Захотела спастись бегством. Грохот бьющейся посуды.
Дребезг бьющегося стекла.
Что-то крепкое. И тяжелое. И острое.
Моя задница не так удобно пристроилась, как ваши, доложу я вам. Она вся по уши в… лапше.
У меня сублимированная энергия внизу живота и орудие будущего преступления в руках: какая-то идиотка разбила вазочку с сахарной пудрой и даже не потрудилась убрать за собой. И я даже знаю какая. Про такие вещи обычно говорят: «Это был знак», «Приглашение на казнь». Я бережно извлек из сахарной пудры все осколки; некоторые были совсем-совсем маленькие. Я не осел, чтобы вылизать пол языком и добрать весь сахар. Я лизал и думал, лизал и думал. Я не хуже вас понимал, что мельчайшие осколочки запросто могли ускользнуть от моей бдительности и я рисковал остаться с кишечником, раскроенным вдоль и поперек. Вот засада! Чем больше я раскидываю мозгами, тем больше чуется мне, что ее промах — это хорошо продуманная западня, а то, что он якобы ниспослан провидением, не выдерживает никакой критики, настолько прозрачно это ухищрение.
Никто не оставляет оружия врагу просто по оплошности и легкомыслию.
Оружие оставляют врагу, когда его нашпиговали взрывчаткой по самый небалуй, и именно с той целью, чтобы этот небалуй разорвался ему прямо в рожу или снес башку.
Интересно, какое выражение лица у цианистого калия? Он обязательно действует мгновенно или в некоторых случаях может подождать? Мышьяк вкусный? Чем пахнет стрихнин?
Я попался как глупый маленький мышонок на пошлейший кусочек бесплатного сыра. Я предчувствовал. Форель и та, наверное, дольше соображает, перед тем как клюнуть на червяка, который