Евреи быстро переделали песню на свой лад:
Лия Фейерблат подала прошение в ОВИР и получила уже два отказа.
— Пойдем к нам! Гриша тебя давно не видел.
— Это потому что у нас ночи холодные, — сказал Миша. — Знаешь ведь, как в 'Крокодиле' рисуют американских безработных: на скамейке, в парке, под газетами. А мы ночуем дома.
Фейерблаты жили на бульваре Райниса, в старом, чинном доме, где на лестнице были дубовые панели и скамейки для отдыха на каждом марше. У них была квартира из трех комнат, заставленных до потолка.
— Кто там? — крикнул из ванны Гриша.
— Миша пришел! Я его встретила у 'Риги'.
— Сейчас! Налей ему чего-нибудь! Хочешь шерри или водочки?
— Стакан воды! — сказал Миша. — Вода растворяет горечь.
— Ну что там у тебя?
— Ходил в ОВИР. Просил снижения цен.
— И что тебе сказал штандартенфюрер Кайя?
— Постановление правительства, а не его.
— Сколько вы стоите?
— Я всего три, заочник, а Хана 5600.
— Ого! Моя Лиечка тянет всего на 4200. А я, слава богу, необразованный — техник. Что ты думаешь делать?
— Ничего. Где я возьму такие деньги?
— Здорово мы влипли! Слышал, лондонский конгресс решил не давать большевикам ни гроша. Никакого международного выкупа не будет. Но нас-то, которые влипли, могли бы выкупить.
— Кто это будет делать?
— Да хоть бы Израиль. Если мы ему нужны.
— Израиль и так воюет.
— Может, тебе Марька даст? Мог бы раскошелиться для родной сестры.
— Говорит нету. Все уходит на машину и дачу.
— Вот сволочь! Продать машину он не собирается? — Лия принесла Мише стакан молока и бутерброд. Сказала:
— А почему он должен продавать машину? Ты бы продал?
Гриша вышел из ванной в пижамных брюках с полотенцем на шее, ответил с презрением:
— Он всегда был шкурником. Но я ему не завидую. Все уедут, он останется кататься на своем 'Москвиче' из Риги в Бирини. Я точно знаю, у него на книжке 10000. Дача-то хоть приличная?
— Каменная. С водопроводом. Отопление паровое.
— Сволочь! Я бы продал дачу для сестры. Разве она не тащила его на себе всю войну и еще девять лет?!
— Но почему по-твоему все должны уезжать в Израиль? — рассердилась Лия. — Марик и не думает уезжать. Так почему он должен портить будущее? Если узнают, что он помогал уехать, его выкинут с кафедры!
— Не понимаю! — сказал Гриша. — Никогда не понимал. Есть Гилельс, Растропович, Коган. Мировые имена. А чтобы выехать на концерт или на лечение, великие музыканты обязаны проситься у КГБ. Какой-то паршивый лейтенантишко будет втайне решать пускать или не пускать?! Да любой барабанщик парижской филармонии идет себе в контору путешествий, платит за билет и — завтра он в Бразилии или на Огненной земле! Да с женой и детьми, были бы деньги! А Гилельс может выехать с семьей?!
Он так разволновался, что выпил Мишино молоко; заметил свою оплошность, махнул рукой:
— В голове не укладывается! Я — гражданин самого передового, первого в мире социалистического государства, не имею права выехать за рубеж! А любой негр, которого мы так жалеем, едет куда хочет! Анджелу Девис, 'мученицу' наших газет, уже изображали с факелом свободы, как Статую в Нью-Йорке. Она сидит в тюрьме по обвинению в терроризме, а ее сестра приезжает в Москву плакать о судьбе негров! Если бы ты сидел, твою сестру пустили бы в Америку?! Ох, гады! Да я продамся до нитки, но уеду!
— В Израиле ждут сионистов, — сказала Лия.
— Чепуха! Я видел последнего сиониста в 1940 году, перед тем, как Сталин отправил их в лагеря в Сибирь. Но если мое желание жить человеком среди людей, чтобы никто не говорил мне: жид, жид, жид, — есть сионизм, так что должны говорить армяне?
— При чем тут армяне?
— Объясню. Есть такая поэтесса, Сильва Капутикян, еще при Сталине прославилась. Так она написала книгу 'Караван в пути' о том, что все армяне должны вернуться в Армению, если хотят сохраниться как народ. Книгу перевели на русский, тираж — 200000! Значит, возвращаться на родину хорошо? Армянам хорошо, а нам нельзя?
— Чудак! Армяне же должны вернуться в Армению под Советской властью. А все, что хорошо для Советского Союза, — это правильно, а все, что плохо, — это ошибки… Белинский ошибался, Тольятти ошибался, Роза Люксембург ошибалась.
— Эх ты! — сказал Гриша. — Тебя надо срочно выслать в Биробиджан!
— Миша, ты ходил в синагогу? — спросила Лия.
— Нет.
— Ну знаешь! — удивился Гриша.
— Не могу. Я не ходил к ним 20 лет, как я приду и скажу 'дайте денег?'
— Еврейчики наши! — крякнул Гриша. — Есть, есть деньги у людей, но не дадут! Уже по три лиры за рубль просят! Я знаю женщину, которая в июле сама просилась, чтобы у нее взяли 4000 один к одному, а после того, как человек получил разрешение уехать, началось: 'Я болела, не ходила в банк, не знаю…' — а потом выяснилось: кто-то обещал ей по три лиры за рубль.
— Я ее не обвиняю! — сказал Миша. — Деньги есть у тех, кто делал деньги. Мы по ночам спали, они ждали милицию. Почему они обязаны дешево давать кому-то деньги, если есть возможность заработать на этом? Да и что им светит в Израиле? Людей с дипломами берут в ульпаны и кормят, а неученые сразу идут работать. Кто у нас богат в СССР? Сапожники, продавцы, портные, то есть публика, которая имеет доступ к дефицитным товарам и продает их из-под полы. В нормальном государстве нет дефицитных товаров, есть дефицит знаний. Вот наши богатеи и обеспечивают себе будущее в Израиле.
— Давай, давай! — сказал Гриша. — Мало, что тебя превращают в курьера, перевозчика чужих денег; мало, что ты в Израиле потом будешь годами работать на того же сапожника или буфетчика, — так ты их еще жалеешь. Они едут и притом не платят ни гроша за образование, а ты всех понимаешь и всех жалеешь и то ли еще выберешься.
9
Миша ушел от Фейерблатов с головной болью и вскипающей досадой. Сколько можно было бередить раны? За эти 8 месяцев, с тех пор, как он подал документы на выезд, особенно после того, как им отказали,
