Я все еще не понимал, к чему он клонит.
— Может быть, у тебя другое мнение? — спросил доктор.
Я не знал, что сказать.
— Говорят, он устраивает для нее, — указал он бородой в сторону Альги, — особые апартаменты на самом пике Москвы. Ты не знал? Да-да, специально для нее, для Альги!
— Нет, не знал, — пробормотал я. — И что с того?
— Нет, конечно, ничего особенного. Только за Маму обидно. Нехорошо. Она такая добрая, заботливая, человечная. Столько для всех нас сделала. Мы ее все любим, верно?
— Ну так ты скажи ему об этом, — предложил я. — Покритикуй. Постыди, что ли.
— Сам критикуй, — усмехнулся доктор. — И стыди.
— Кажется, у него это не впервые, — пожал я плечами. — Я имею в виду его прежние увлечения, — и простодушно добавил, — тебе-то, кажется, не трудно его понять
Доктор от души расхохотался.
— Ну, — проговорил он, давясь смехом, — если говорить обо мне, то я, как тебе известно, общаюсь лишь медсестрами. К тому же не обманываю Маму.
— Что же, ему тоже только с медсестрами общаться?
Доктор развеселился еще пуще, но потом в одну секунду посерьезнел. Он взял меня под руку и отвел подальше от стола, вокруг которого стали собираться наши старички.
— Знаешь, — уже совершенно серьезно продолжал он, — некоторые самолюбивые мужчины, достигая определенного возраста и положения, иногда склонны, что называется, зацикливаться на особого рода сверхценных идеях.
— Каких еще идеях? — все больше удивляясь обороту нашего разговора, воскликнул я.
— Господи, Серж, ты настоящий ребенок. Ну конечно, ты весь в своих эпохальных проектах, вынашиваешь разумное, доброе, вечное…
— Ничего я не вынашиваю.
— Как не вынашиваешь? Конечно, вынашиваешь. Того и гляди снова удивишь нас чем-нибудь грандиозным. Тебе, конечно, невдомек, о чем я толкую.
— Что-то я никак тебя не пойму, доктор.
— Ну как же, — даже загорячился он, — это явление довольно распространенное. Достигая определенной высоты, люди вдруг ловят себя на мысли, а не сменить ли полностью прежнее все окружение, образ жизни, даже жену.
— Мне кажется, — искренне вздохнул я, — у каждого мужчины время от времени возникают подобные мысли.
— Да что ты! Вот бы никогда не подумал… — доктор выплеснул остатки чая на снег и пошел поставить чашку на стол. — Но Папа все-таки — совсем другое дело, — сказал он, вернувшись.
— Так ты думаешь, он хочет оставить Маму? — тупо спросил я.
— Это бы еще полбеды. Как говорится, есть мнение, что, двигаясь в этом направлении, Папа способен и на более радикальные шаги.
— То есть?
— То есть вообще сменить караул. Поэтому он теперь и приглядывается не только к своим сотрудникам, но и ко всем нам: кого оставить, а кого, так сказать, за борт… Но, скорее всего — всех за борт. Конечно, и себе навредит этим. И не просто навредит — может все потерять. Но уж если его понесло в этом направлении…
— Я и не знал, что ты такой изощренный аналитик.
Кажется, я понял, что имел в виду доктор, но к чему он все-таки вел, для чего говорил все это именно мне?
— Я говорю лишь о том, что лежит на поверхности, — махнул рукой доктор. — Другие смотрят гораздо глубже.
— Другие? Какие другие? Куда смотрят?
Он неопределенно покачал головой.
— Вообще люди. Люди, которые смотрят в будущее.
— А-а… — протянул я.
— Кстати, мой милый, тебе известно, кто такая эта Альга? — неожиданно спросил он.
— Как это кто? Подруга нашей Майи.
Доктор притянул меня к себе и, словно сообщая большую тайну, прошептал:
— Представь себе, Серж, что нет. То есть она, может быть, и подруга, но не только. Альга — та самая женщина, чье появление не случайно. Именно она должна подтолкнуть Папу к фатальному решению. В этом и заключается ее миссия. Все тщательно спланировано. Понял теперь?
— А Папа в курсе? — тоже шепотом спросил я.
— Конечно. В том-то и проблема, что он все знает и все понимает. И сознательно идет на это. Может быть, это ему даже нравится. Ощущение охоты, опасности. Притом такая чудесная девушка. Он принял эту игру, захвачен ее азартом. Прямо-таки камикадзе какой-то… Поэтому, — тут он нацелил в пространство указательный палец, а большим и средним пальцами произвел щелчок, — у него могут выйти очень большие неприятности. Причем в самый не подходящий для всех нас момент.
— И Мама знает?
— Конечно. Все знают.
— А я не знал…
— Так то ты!
— Надо же, — пробормотал я, — такая милая девушка…
— О да, конечно, милая! Очень милая. Просто великолепная девушка.
Я оторопело уставился на него, а он похлопал меня по плечу и со словами «Да, дружок, просто великолепная девушка» подхватил лыжи и направился к подъемнику.
— Подожди, доктор, — нагнал я его. — Твое какое мнение? Какой из всего этого следует вывод?
— Относительно чего?
— Относительно этого самого? — Я щелкнул пальцами, повторив его жест.
— Очень простой вывод, Серж, — хмыкнул доктор. — Если этому суждено случиться, то пусть по крайней мере это произойдет в наиболее подходящий момент.
— В наиболее подходящий момент? — изумился я, оторопело глядя на него. — Для кого подходящий?
— Для всех нас, — лаконично сказал доктор, подсаживаясь на сиденье подъемника вслед за своей разрумянившейся от морозца медсестрой.
В голове моей было пусто, словно в орехе, в котором усохла сердцевина. Я чувствовал себя полным дураком. Потом я вспомнил, что после обеда Папа хотел со мной поговорить, и решил немедленно рассказать ему о моем разговоре с доктором. Странный и грязновато двусмысленный вышел разговор у нас с доктором. Странным был намек на некий «подходящий момент». Более чем странным — жест со щелчком. Но особенно неприятный осадок остался у меня из-за двусмысленности моей собственной позиции. Выходило так, что я как бы согласился со всем, что говорил доктор, хотя, на самом деле, говорил он явно что-то не то. Мне не хотелось влезать в интриги, которые, словно змеи, вились вокруг Папы и от яда которых, страдал не он один — главным образом, доброжелатели, желающие извлечь из этого дела выгоду. Если бы я услышал подобное от кого другого, тогда понятно. Но наш добрый горбатый доктор!
В самой ситуации не было ничего сверхъестественного. Время от времени предпринимались попытки вырыть для Папы яму поглубже. Различными способами. Одних покушений на него было совершено сотни три, не меньше. Но, честно говоря, у меня никогда не было оснований беспокоиться за Папу, так как у него имелись свои меры противодействия. И весьма эффективные — Папины недруги несли потери, которые не трудно вычислить, исходя из простого закона равенства сил действия и противодействия. Не стану утверждать, что Папа брел по колено в крови, но по щиколотку — это точно. У меня и в мыслях не было морализировать по этому поводу. Куда более скромные капиталы заляпаны грязью и кровью — вольно или
