И я тоже люблю, думаю я, но Меган не настоящий ребенок. Она — лишь ловкая иллюзия. У двери я задерживаюсь и оглядываюсь. Меган разделяет пирожное на кусочки, берет сразу несколько и скатывает их в твердые шарики. Потом раскладывает маленькие шарики перед собой на столе в аккуратный, упорядоченный узор. Она видится мне как в тумане — нереальной.
Выхожу из кафе и бегу под дождем к телефонной будке. Она красная и блестящая, и все у меня внутри так и прыгает от радости при виде ее красноты. Думаю об отце, который и не отец-то мне на самом деле.
Уже годы я не пользовалась телефонной будкой, но представляю, что для звонка на такое дальнее расстояние мне необходимо много денег. Вхожу внутрь и роюсь в кошельке. У меня только фунт мелочью — этого может оказаться недостаточно. И тут я обнаруживаю, что могу пользоваться своей кредитной картой. Отлично, думаю. Но я не знаю еще одной вещи. Не истек ли ее срок?
Я набираю телефон Джеймса, и он отвечает до того, как я услышала звонок. Неужели он сидел у телефона и ждал, когда я позвоню? Я хочу говорить в трубку, но не могу произнести ни звука.
— Китти, это ты?
И откуда он знает? Значит, он так же может читать по моему молчанию, как читает по моему лицу, слышит тончайшие интонации моей речи. А не может ли он проникнуть ко мне внутрь и увидеть то, что не видно мне?
— Джеймс, — говорю я в конце концов, и горячие слезы наворачиваются на глаза, льются по щекам. Открывая рот, я ощущаю их соленый привкус. — Джеймс, — говорю я вновь.
— Где ты, Китти?
— У моря, — говорю я и пытаюсь усмехнуться — получается неубедительно.
— А что ты делаешь?
— Стою в телефонной будке и разговариваю с тобой.
Наступает пауза. Так хочу, чтобы он сейчас был здесь. Со мной. Чтобы его руки обнимали меня, чтобы его ноги разной длины искали равновесия на бетонном полу, его курчавые волосы свободно разлетались в стороны.
— Китти… — Кажется, он понизил голос. Я бы даже сказала — он понизил голос на чистую квинту. — Из родильного дома унесли ребенка. Это не ты?
— Я вернула его, — говорю я.
Несколько секунд он ничего не говорит.
— Ты одна?
Я осматриваю телефонную будку. Здесь больше никого нет.
— Да, — говорю я. Мой голос крепнет. Вытираю со щек слезы насквозь промокшим от дождя рукавом.
— Благодари Бога за это.
— Почему?
— Пропала девочка. Здесь была полиция, задавали вопросы.
— Они к тебе заходили?
— Да.
— А почему они приходили к тебе?
— Ты же пропала. Я не знал, где ты, поэтому позвонил им и сообщил о твоем исчезновении. Ты же знаешь, они помогают в таких случаях.
— Но…
Он ведь часто не знает, где я. Но раньше это его никогда не беспокоило.
— Я волновался. Мы даже не поговорили как следует с тех пор, как вернулись из Лайм-Риджиса, и ты оставила свою дверь широко открытой…
Я перестаю слушать его слова. Слушаю его глубокий голос, подъемы и падения его интонации, тот самый голос, что дает ощущение безопасности и здравого смысла. Прерываю его, даже не сознавая, на чем.
— Я хочу приехать домой, — говорю я.
— Хорошо. — Его голос становится деловым и обнадеживающим.
— Где точно ты находишься?
И почему это я не решаюсь, почему не хочу сказать ему? У меня нет сил в этом разбираться.
— Эксмут. Там, где Гай встретил Маргарет.
Я с трудом выговариваю имена. Хочу сказать, где мой отец встретил мою мать, но это было бы неправдой.
— Садись на следующий поезд до Сейнт-Дейвидс. Там поезд до Бирмингема, идущий из Пензанса, будет примерно в четыре пятнадцать. На него будет нетрудно сесть.
Я полна гордости и восхищения. Я-то знала, что эти точно запечатлевшиеся в его памяти расписания в один прекрасный день очень пригодятся.
— Правда, ты всегда мечтал найти этому практическое применение? — говорю я.
— Я встречу тебя на вокзале.
— Нет, — говорю я. Он не должен ничего узнать о Меган. — Я доеду до дома на автобусе.
— Хорошо… — Он кажется обеспокоенным.
— Я сама хочу приехать домой. Не хочу, чтобы ты меня встречал.
«Согласись, пожалуйста, — думаю я. — Сделай это для меня».
Он медлит.
— Хорошо, — говорит он. Думаю, он понял, что мои намерения могут измениться, если он не пойдет на уступки. — Ты в этом уверена?
— Да, — говорю я.
— Почему тебе не взять такси?
— Можно и такси.
— Китти?
— Да?
— Поезжай сначала домой к отцу. Я встречу тебя там.
Я не понимаю.
— Зачем? Я хочу поехать к себе домой.
— Было бы лучше, если бы ты приехала к отцу. — Он не хочет объяснять. Но что-то в его голосе, не допускающий возражений тон, дает мне понять, что это важно.
— Хорошо, — говорю я после паузы.
Мне слышен его вздох облегчения.
— Отлично. Я тебя там встречу.
— Почему? — снова спрашиваю я.
— Твой отец беспокоится, и братья тоже. Они захотят тебя увидеть.
— А если это не так?
— Что не так?
— Если они мне не братья, а он не отец? — Опять пауза.
— Но они — твоя семья.
Мы прощаемся, и я кладу трубку. Мы не сказали друг другу всей правды. Мне не понятно, почему я не могу ехать домой. Он мне этого не говорит. Может, полиция там или около дома — поджидают, когда я привезу домой Меган? А я не сказала ему о Меган. Это я разорвала нить правды. Это я не была с ним до конца откровенна. Никогда раньше я так не поступала. Мы всегда были открыты друг перед другом — по крайней мере, настолько открыты, насколько способно открыться человеческое существо. Все это относительно. Поверил ли он мне относительно Меган? Была ли в моем голосе та нотка, что открыла ему правду? И не оттого ли он не объяснил толком, почему мне не следует ехать домой?
Я стою в телефонной будке, а дождь колотит по крыше и затекает в дверные щели. Мне очень одиноко и очень холодно. Ноги окоченели, и я начинаю дрожать, зубы стучат, и я ничего не могу с ними поделать. А что, если оставить Меган и уехать домой без нее?
В этом не было бы ничего ужасного. Ее ищет полиция, и в кафе ее запросто обнаружат, пока она
