почтенного возраста и со зрелым жизненным опытом, каковому лицу вышеописанное зрелище, вероятно, покажется безобидным или, быть может, даже приятным».
— Нет, Паркер, нет! — отрезал полковник. — Этого я не подпишу. Дайте-ка мне лист бумаги, я сам отвечу.
И он написал всего-навсего следующее:
«Принял к сведению, досье возвращаю.
— А ведь вы мудрец, сэр, — восхищенно сказал Паркер.
— Просто я знаю правила игры, — ответил полковник. — А играю я вот уже тридцать лет.
— Однажды, — сказал доктор, — случилось так, что два офицера в один и тот же день потеряли по одному предмету, принадлежащему правительству его величества. Первый офицер куда-то подевал ведро из-под угля, у второго исчез грузовой автомобиль. Между тем, как вам известно, Орель, в нашей армии офицер обязан покрыть из собственного кармана стоимость любого имущества, которое пропало по его небрежности. Поэтому каждый из обоих офицеров получил от военного министерства по письму. В одном адресат извещался о необходимости уплатить сумму в три шиллинга. А получатель другого письма узнал, что из его оклада будет удержана одна тысяча фунтов стерлингов. Первый офицер решил защищаться: он заявил, что никогда никакого угольного ведра не имел и готов это доказать. В результате ему не присвоили очередной воинский чин в положенный срок и вдобавок заставили внести в казну три шиллинга. А второй, видимо, зная пути Господни, написал на полученном распоряжении: «Принято к сведению и возвращено». И он действительно вернул бумагу в военное министерство. Там, в соответствии с неписаным стародавним и мудрым правилом, какой-то писарь затерял папку с этим документом, и наш славный воин больше никогда и ничего об этой чепухе не слышал.
— Ваша история, доктор, сама по себе неплоха, — сказал майор Паркер, — но, уж если говорить о пропаже предметов, принадлежащих правительству, то тут есть метод понадежнее вашего, а именно метод полковника Боултона. Он был начальником оружейного склада, где в числе прочего хранились пятьдесят пулеметов. В один прекрасный день он обнаруживает, что на складе в наличии только сорок девять штук. Никакие поиски и расследования, никакие взыскания, налагаемые на каптенармусов, не помогают — пулемет как в воду канул.
Но старая лиса Боултон никогда в жизни не признавал собственных ошибок. Составляя очередной месячный отчет, он написал, что-де, мол, тренога одного из пулеметов сломалась. В ответ на это ему без всяких комментариев выслали новую треногу для замены. Еще через месяц он под каким-то предлогом доложил начальству о выходе из строя прицельного устройства; в следующий месяц затребовал три гайки, затем откатную плиту и, таким образом, за два года полностью «уничтожил» целый пулемет. Но, с другой стороны, служба снабжения, высылая ему деталь за деталью, полностью восстановила это оружие, не усматривая ничего подозрительного в последовательной замене разрозненных частей.
Наконец, вполне удовлетворенный полковник Боултон решил устроить смотр всем своим пулеметам и — представьте себе! — насчитал уже не пятьдесят, а пятьдесят одну штуку: покуда он терпеливо восстанавливал якобы утерянный пулемет, какой-то идиот из его подчиненных нашел его где-то в дальнем закоулке склада. После чего Боултону еще около двух лет пришлось сотворять в своих хитроумных отчетах часть за частью новый пулемет, возникший, так сказать, из ничего…
— Месье, а вы помните девушку, сторожившую шлагбаум в Ондезееле? — спросил полковник. — Я бы о ней такого не подумал.
— И я бы не подумал, — ответил Орель. — Она очень хорошенькая!
— Но, месье, помилуйте! — с шутливой укоризной сказал падре.
XIX
— Доктор, — сказал падре, — дайте мне сигару.
— Разве вам неизвестно, падре, что молодые работницы табачной фабрики в Гаване свертывают эти сигары на собственных голых ляжках? — предостерег доктор священника.
— О’Грэйди, — вмешался полковник, — ваше замечание нахожу неуместным.
— И все же дайте мне сигару, — повторил падре. — Чтобы придумать текст проповеди, мне необходимо покурить. Интендант взял с меня слово, что я посещу ездовых в тылу. Но пока я еще не знаю, что мне им сказать.
— Не затрудняйтесь, падре, я вам дам самый подходящий текст. Дайте-ка мне на минутку вашу Библию… Ага! Вот, слушайте… «Но Давид сказал: «Не так, братья моя, должны вы распорядиться этой добычей, ибо тот, кто остается в обозе, должен получить такую же долю, сколь и тот, кто идет в бой, и будут делить они поровну».
— Превосходно! — воскликнул падре. — Но скажите мне, О’Грэйди, откуда такой неверующий человек, как вы, так хорошо знает Священное писание?
— Будучи врачом-психиатром, я глубоко изучил его, — сказал доктор. — Меня заинтересовала неврастения Саула. Все пережитые им кризисы отлично описаны. Я также диагностировал безумие Навуходоносора. Это два совершенно разных человеческих типа. Саул апатичен, а Навуходоносор легко возбудим.
— Пожалуйста, оставьте Навуходоносора в покое, — взмолился полковник.
— Я очень боюсь врачей-психиатров, — сказал майор Паркер. — Послушать их — так выходит, что все мы возбудимы, депрессивны, апатичны — в общем, сумасшедшие.
— А кого вы считаете сумасшедшим? — спросил доктор. — Утверждаю с полной уверенностью, что обнаружу у вас, у полковника, у Ореля решительно все признаки, которые я наблюдаю у обитателей сумасшедших домов.
— Хоу! — удивился полковник, явно шокированный.
— Говорю это вполне серьезно, сэр. Между Орелем, который, читая Толстого, забывает про войну, и кем-то из моих старых друзей, кто мнит себя Наполеоном или Магометом, существует различие только в степени выраженности признака, но не в его природе. Орель питается романами из-за болезненной потребности жить жизнью другого человека. А мои пациенты свою жалкую участь мысленно подменяют судьбой какого-нибудь великого человека, чью историю они где-то прочитали и кому завидуют… О, я заранее предвижу ваши возражения, Орель. Что, мол, когда вы со всей живостью своего воображения грезите о любовных чувствах князя Болконского, то вы все-таки помните, что вы — переводчик Орель, прикомандированный к полку шотландских хайлендеров, в то время как женщина, возомнившая себя королевой Елизаветой, когда она моет пол в моем кабинете, не сознает, что в действительности она просто какая-нибудь миссис Джонс — поденщица из Хаммерсмита или другой провинциальной дыры. Однако бессвязность мыслей нельзя считать исключительной монополией сумасшедших: все главные идеи здорового человека суть иррациональные конструкции, которые худо ли, хорошо ли, но помогают объяснить его потаенные чувства.
— Паркер, — сказал полковник, — вы не знаете, как можно заставить нашего доктора замолчать?
— Знаю, сэр: при помощи ручной гранаты номер пять, — сказал майор.
Но доктор невозмутимо продолжал:
— Помню среди прочих моих пациентов одного помещика. В течение первой половины своей жизни он был образцом набожности. И вдруг стал атеистом, причем обосновывал это самыми убедительными дедуктивными доводами и с большой эрудированностью комментировал библейские тексты. Однако единственной и истинной причиной его внезапного преображения было бегство жены с каким-то сельским священником… Простите, падре! Надеюсь, вы не рассердились на меня?
— Мне рассердиться на вас?!.. Да я уже давным-давно вообще вас не слушаю, — сказал падре, успевший разложить пасьянс.
