приделы нежно-зеленого собора, иногда усаживались на пни, иногда на скамейки, поставленные здесь еще со времен деда Марсена. Филипп приносил новеллы Бальзака, которые очень любил, или некоторые повести Мериме, такие как «Двойная ошибка», «Этрусская ваза», рассказы Киплинга или стихи. Время от времени он поднимал голову и спрашивал:
— Тебе еще не надоело?
— Что ты, Филипп! Я никогда в жизни не была так счастлива.
Он смотрел на меня с минуту, потом продолжал. Когда чтение кончалось, мы начинали спорить о действующих лицах, об их характерах, и часто разговор переходил на живых людей. Как-то я захватила с собой маленький томик, заглавие которого не хотела показать ему.
— Что это за таинственная книга? — спросил он, когда мы сели.
— Это книга, которую я взяла из библиотеки твоей матери и которая сыграла некоторую роль в твоей жизни, Филипп. Во всяком случае, ты когда-то писал мне о ней.
— А, знаю. Это мои «Маленькие русские солдаты». Как я доволен, Изабелла, что ты разыскала эту книгу. Дай-ка ее мне.
Он перелистал томик с видимым любопытством, но был как будто чуть-чуть разочарован.
«Они предложили избрать королевой одну гимназистку, которую все мы хорошо знали, Аню Соколову. Это была изумительно хорошенькая девочка, гибкая, грациозная и ловкая… Склонив голову перед королевой, мы поклялись повиноваться ее законам».
— Но это же прелестно, Филипп, и потом ты весь в этой фразе: «Склонив голову перед королевой, мы поклялись повиноваться ее законам». Есть еще красивое место: королева хочет иметь какую-то вещь, и герой, чтобы разыскать ее, преодолевает все препятствия… Погоди… Дай-ка мне книгу… Вот:
«— Боже мой, Боже мой! — сказала королева. — Сколько неприятностей вы себе причинили! Спасибо!
Она была очень довольна. Снова пожав мне руку, на прощаний она прибавила:
— Если я всегда буду вашей королевой, я прикажу генералу, чтобы он выдал вам знаки отличия.
Я поклонился ей и удалился, тоже очень счастливый…»
— Ты остался на всю жизнь тем же маленьким мальчиком, Филипп… Только королева часто менялась.
Филипп, сидя под кустом, срывал тоненькие веточки, ломал их между пальцами и отбрасывал в траву.
— Да, — сказал он, — королева часто менялась. А вернее, я никогда еще не встречал королевы… То есть, настоящей королевы… Ты понимаешь?
— Кто была королева, Филипп?
— Несколько женщин, милая. Дениза Обри, немножко… но королева, очень далекая от совершенства… Я тебе говорил, что она умерла, бедная Дениза Обри?
— Нет, Филипп… Ведь она была еще совсем молода?.. Отчего она умерла?
— Не знаю. Это мать сказала мне на днях. Так странно было, что я могу услышать известие о смерти женщины, которая в течение нескольких лет казалась мне центром вселенной, как новость, не имеющую никакого значения.
— А после Денизы Обри кто был королевой?
— Одиль.
— Она ближе всех подходила к тому идеалу королевы, о которой ты мечтал?
— Да, потому что она была прелестна.
— А после Одиль?.. Немножко Елена Тианж?
— Может быть, немножко, но главным образом ты, Изабелла.
— Я тоже? Это правда? И долго?
— Очень долго.
— А потом Соланж?
— Ну да, потом Соланж…
— И Соланж до сих пор еще королева?
— Нет, но, несмотря на все, я не сохранил дурных воспоминаний о Соланж. В ней было что-то удивительно сильное и живое. Я чувствовал себя молодым рядом с ней. Это было приятно.
— Надо снова встретиться с ней, Филипп.
— Да, я встречусь с ней, когда излечусь окончательно; но она уже не будет королевой. Это кончено.
— А теперь, Филипп, кто твоя королева?
Он поколебался с минуту, потом взглянул на меня.
— Теперь ты.
— Я? Но я ведь давно развенчана.
— Может быть, ты и была развенчана, это правда: ты была ревнива, сварлива, несправедлива ко мне. Но вот уже три месяца, как ты стала такая простая и мужественная, и я вернул тебе твою корону. Впрочем, ты и представить себе не можешь, как ты изменилась, Изабелла. Ты теперь совсем не та женщина, что раньше.
— Я это очень хорошо знаю, милый. В сущности, ведь женщина, по-настоящему влюбленная, никогда не имеет индивидуальности. Она говорит, будто имеет ее, она старается убедить себя в этом, но это неверно. Нет, она только силится понять ту женщину, которую любимый ею мужчина хочет найти в ней, и, поняв, пытается стать похожей на эту женщину. С тобой, Филипп, это очень трудно, потому что никак не удается уловить, чего ты, собственно, хочешь. У тебя есть потребность в верности, преданности и нежности; и в то же время тебе нужно кокетство, неуверенность и беспокойство. Что с тобою делать? Я избрала преданность и верность, которые более соответствуют моей натуре… Но я думаю, что тебе еще долго будет нужна другая женщина, которая олицетворяла бы в себе противоположные качества, неустойчивая, вечно ускользающая и неосязаемая. Громадная победа, которую я одержала над собой, заключается в том, что я принимаю эту вторую, и принимаю ее даже со смирением, почти с радостью. В течение этого года я поняла одну очень важную истину: когда действительно любишь, не надо придавать слишком большого значения поступкам людей, которых любишь. Они нужны нам, они одни создают ту «атмосферу» (ваш друг, Елена, называет это «климатом» и очень удачно), вне которой мы не можем существовать. Если так, и если мы в силах сохранить и удержать их возле себя, остальное… Боже мой, какое значение имеет тогда все остальное? Жизнь так коротка, так тяжела… Неужели же, мой бедный Филипп, у меня хватит мужества торговаться с тобой из-за нескольких часов счастья, которые могут дать тебе эти женщины? Нет, я стала выше этого, я уже не ревную, я не страдаю больше.
Филипп вытянулся на траве и положил голову ко мне на колени.
— Я не дошел еще до этого, — сказал он. — Я думаю, что еще мог бы страдать, и очень сильно страдать. Для меня краткость жизни не утешение. Жизнь коротка, это верно, но по отношению к чему? Для нас она все… И все-таки, я чувствую, что мало-помалу, хоть и очень медленно, вступаю в новую, более спокойную полосу; ты помнишь, Изабелла, когда-то я сравнивал мою жизнь с симфонией, в которой переплетаются разные темы: тема Рыцаря, тема Циника, тема Соперника. Я еще слышу их всех, и очень явственно. Но я слышу также и еще какой-то один инструмент в оркестре, не знаю какой, который мягко, но упорно повторяет одну и ту же музыкальную фразу всего из нескольких нот, фразу нежную и умиротворяющую. Это новая тема — Душевной Ясности, она похожа на тему Старости.
— Но ты еще совсем молод, Филипп.
— О, я знаю. Именно поэтому-то она и кажется мне такой привлекательной. Позднее она заглушит весь оркестр и я буду сожалеть о том времени, когда слышал другие.
— А меня, Филипп, если что и огорчает иногда, так это мысль, что выучка приходит слишком медленно. Ты говоришь мне, что я стала лучше, чем была, и я знаю, что это верно. В сорок лет я начну, наверно, немного понимать жизнь, но будет слишком поздно… Да… Как ты думаешь, милый, возможно ли, чтобы два существа могли слиться в полном, безграничном понимании друг друга?
— Только что это было возможно в течение целого часа, — сказал он вставая.
