добрым взглядом, в котором я почувствовала замешательство.
— Так вот, госпожа Марсена, — сказал он. — Довольно неприятная история. У вашего мужа воспаление легких. При выслушивании я нашел хрипы во всей груди, почти как при отеке легких. И потом температура сорок градусов, пульс до ста сорока… Это скверная история.
Я вся похолодела; я не совсем понимала, что он говорит.
— Но это ведь не опасно, доктор? — спросила я почти шутливым тоном, настолько неправдоподобным мне казалось, что мой сильный, вчера еще такой здоровый Филипп мог вдруг серьезно заболеть.
Он был, казалось, удивлен.
— Воспаление легких всегда опасно. Надо подождать. Сейчас еще ничего нельзя сказать.
Потом он научил меня, что делать. Я почти не могу вспомнить последовавших за этим дней. Я сразу окунулась с головой в таинственную, замкнутую жизнь, которая создается тяжелой болезнью. Я ухаживала за Филиппом, выполняя тщательно предписания врача, так как у меня было ощущение, что все эти полезные действия могут отстранить нависшую над Филиппом страшную и таинственную угрозу. Когда все уже было сделано, я садилась подле него в белом халате и не сводила с него глаз, стараясь перелить в него своим взглядом часть своей силы.
Долгое время он узнавал меня, но он был в такой прострации, что не мог говорить, и только благодарил меня глазами. Потом у него начался бред. Был один ужасный для меня миг, на третий день болезни, когда ему вдруг почудилось, что возле него сидит Соланж. Внезапно, посреди ночи, он заговорил со мной, с трудом шевеля языком.
— Ах, — сказал он, — вы пришли, моя маленькая Соланж, я знал, что вы придете; это так мило.
Ему очень трудно было выговаривать эти слова, но в устремленном на меня взгляде была нежность и безнадежное отчаяние.
— Моя маленькая Соланж, поцелуйте меня, — прошептал он, — теперь вы можете, я так болен…
Не отдавая себе отчета, что делаю, я наклонилась, и он принял с моих губ поцелуй Соланж.
Ах, Филипп, если бы ты знал, как охотно я дала бы тебе Соланж, если бы думала, что ее любовь может спасти тебя. Мне кажется, если любовь моя к тебе когда-нибудь достигала совершенства, так это было именно в тот миг, ибо я отрекалась от себя, я существовала только тобой и для тебя. В течение этого периода бреда моя свекровь несколько раз присутствовала в минуты, когда Филипп говорил о Соланж; и ни разу я не ощутила в своей душе укола уязвленного самолюбия. Я лишь повторяла про себя: «Только бы он остался жив, Господи, только бы он остался жив!»
На пятый день у меня появилась маленькая надежда; когда я измерила утром температуру, она оказалась значительно ниже. Я сообщила об этом доктору, как только он зашел:
— Наконец-то, доктор, дело пошло на улучшение. Всего тридцать восемь.
Но я моментально заметила, что лицо его не прояснилось. Он выслушал Филиппа.
— Ну что? — спросила я робко, когда он поднялся со стула. — Не лучше?
Он вздохнул и грустно посмотрел на меня.
— Нет, — сказал он, — напротив, я боюсь этих быстрых скачков температуры. Это обманчивое падение… Дурной симптом.
— Но не симптом конца?
Он не ответил.
В этот же вечер температура снова поднялась, и черты Филиппа страшно обострились. Теперь я знала, что он умрет. Сидя около него, я держала его горячую руку; он, казалось, не чувствовал моего прикосновения. Я думала: «Значит, ты оставляешь меня одну, милый». И я старалась представить себе эту непонятную вещь: жизнь без Филиппа. «Боже мой! — думала я, — я могла быть ревнивой!.. Ему оставалось несколько месяцев жизни, а я…» И я дала себе клятву, если каким-нибудь чудом он поправится, не хотеть другого счастья, кроме счастья Филиппа.
В полночь моя свекровь пришла сменить меня. Я отрицательно покачала головой. Говорить я не могла. В руке моей лежала рука Филиппа, которая уже начала покрываться липким потом. Его тяжелое дыхание причиняло мне боль. Вдруг он открыл глаза и сказал:
— Я задыхаюсь, Изабелла; я, кажется, умираю.
Эти несколько слов были произнесены совсем ясным голосом, потом он снова впал в забытье. Его мать обняла меня за плечи и поцеловала. Пульс становился едва ощутимым. В шесть часов утра пришел доктор и сделал укол, который как будто оживил больного. В семь часов Филипп вздохнул последний раз и умер не приходя в сознание. Мать закрыла ему глаза. Я думала о фразе, которую он написал в день смерти своего отца: «Неужели я предстану одиноким перед лицом смерти? Я хотел бы, чтобы это было как можно скорее».
Это случилось слишком скоро, Филипп, и это бесконечно печально, мой дорогой. Я думаю, что, если бы могла сохранить тебя, я сумела бы сделать тебя счастливым. Но наши судьбы и наши желания почти никогда не совпадают.
Примечания
Роман впервые опубликован: Paris, Grasset, 1928. На русском языке — Л.: Кооперативное издательство «Время», [1930].
Его название «Climats» (Климаты) точнее было бы перевести как «Атмосфера любви», поскольку об особой атмосфере, в которой зреют и распускаются любовные отношения, как раз и ведется речь в романе.
Написан он по материалам рассказа Моруа «Марокканская ночь, или Смерть и воскрешение Филиппа», где главный персонаж, ошибочно «приговоренный» врачами как «безнадежный больной», с большим чувством исповедуется о трех женщинах, любимых им в своей жизни.
В романе одна из женских линий была убрана, а наряду с ней исчезла за ненадобностью и экзотика. Оставшаяся часть повествования сперва являла собой подробную и откровенную исповедь главного героя сперва (в 1-й части) о своей жизненной неудаче, а затем — во 2-й части — о новой любви, оказавшейся удачной и счастливой. Но это, видимо, показалось автору слишком однообразным, и повествовательную роль во 2-й части романа он отдал новой жене Филиппа, что позволило увидеть образ главного героя как бы в двух ракурсах.
В Одили, героине 1-й части книги легко угадать Жанину Шымкевич, первую жену писателя; в Изабелле, новой пассии Филиппа, явственно проглядывает образ Симоны де Кляйве, второй жены Моруа. Так что можно считать это произведение в какой-то мере автобиографичным.
Книга пользовалась необычайным успехом не только во Франции, но и в Европе, а также в Англии и в Америке. У нас в стране роман переводился дважды — в 1930 и 1965 гг., еще одно издание на русском языке выходило за рубежом: Берлин, Наганский, (1935); под названием «Климаты сердца».
1
2
