Но я-то плевал и на девушек и на контрабанду, мне зверски хотелось есть, потому я и тащил мешок.
В баре, однако, выяснилось, что мой далматинец — брат хозяина. А кроме того, выяснилось, что у него было несколько баранов, но на них напал мор, все подохли, вот он и ободрал с них шкуру, а туши порубил, запихнул в мешок и в сундук и привез с острова Раб в Риеку своему брату, чтобы его клиенты не жаловались на отсутствие баранины. Если такую баранину порезать на мелкие кусочки, посолить, поперчить и надеть на металлические вертела, а потом жарить на медленном огне, то иностранные моряки пальчики оближут, похвалив далматинский шашлык, который так приятно запивать вином, а еще приятнее — ракией.
Брат хозяина оказался щедрым и велел подать мне сытный завтрак: салями, зеленый перец, хлеб, брынзу, лук и много вина. Я ел, пока братья судили-рядили за стойкой и договаривались о баранах. Когда я кончал завтракать, вошла взлохмаченная девица в капоте.
— Старик, дай пожрать! — крикнула она пропитым голосом и тут увидела меня. — А, птенчик! Ранний голубок! — засюсюкала она и, омерзительно вихляя бедрами, направилась ко мне, подбоченилась и, дразняще изгибаясь, спросила: — Хочешь ко мне?..
— Пошла вон, стерва! — заорал хозяин, выбежал из-за стойки, ударил ее по лицу и пинком вытолкнул за дверь.
— У парня молоко на губах не обсохло, а эта свинья пристает! — оправдывался он перед братом. — Верно, что у тебя молоко на губах не обсохло? — обратился он ко мне.
— Верно! — подтвердил я.
— Братья захохотали. Потом тот, который приехал с мясом дохлых баранов, принялся меня расспрашивать.
— Ты кто такой?
— Птица небесная.
— Что тут делаешь?
— У господа бога небо копчу.
— Пойдешь ко мне в услужение?
— Куда?
— На остров Раб. У меня два осла. Сам-то я рыбак, а ты был бы погонщиком. Согласен? Будет у тебя вино, рыба, омары, крабы, море… — искушал он меня.
— Ладно! — согласился я сразу, не колеблясь, потому что мне уже опротивел порт в Риеке и вечная грызня с ребятами из-за жалкого куска хлеба и рюмки ракии. Кроме того, у меня не было уверенности в прочности моего положения. В любой момент кто-нибудь из парней мог взбунтоваться, сколотить свою банду и напасть на меня. Исколют меня ножами, как тощего кабанчика, и кинут в море. Все они меня ненавидели, и только страх удерживал их в узде. Уже не раз случалось — тот или другой бросался на меня, но я всегда был начеку. Одно движение, один удар, один ловкий прием — и противник лежал на земле, воя от боли, — чаще всего с вывихнутой рукой или получив удар в живот.
И я поехал с Кордичем на остров Раб тем же самым судном, на котором он прибыл в Риеку. Судно было грязное, захламленное, пропахшее смолой и гнилой рыбой, матросы — хмурые, смахивающие на пиратов, капитан — одноглазый, но в мундире, так и сверкавшем позолотой нашивок и диковинных эмблем, толстопузый и всегда навеселе; на палубе полно бедноты; крестьяне, женщины с ребятишками и сезонные рабочие лежали вповалку. Все это оставляло впечатление крайней нищеты.
Из машинного отделения вырывался едкий смрад — горело масло и смазка, старый двигатель дребезжал, судно, подрагивая, шло по лазурному морю. Мы плыли вдоль берегов Далмации, мимо маленьких островов и совсем крохотных островков, похожих на карвинские отвалы, с той лишь разницей, что карвинские отвалы — черные и рыжие, а острова — белые. На островах и островках не росло ни травинки.
Громко выла сирена, когда мы заходили в маленькие порты; одни высаживались на берег, другие поднимались на палубу, матросы выбрасывали клетки с курами и грузили ящики и бревна, и мы снова плыли вдоль берега. Берега были скалистые, белые. Кое-где зеленели долины с раскиданными по ним белыми каменными домиками.
В пути мой новый хозяин рассказывал мне про своих братьев. С одним я уже познакомился. Бар «Плави Ядран» в Риеке приносит ему немалый доход. Другого звать Милан Кордич, он приходский священник в глухой горной деревушке. Третий, Али, живет хорошо, много зарабатывает, у него шикарный ресторан в городишке Раб — там полно дачников и туристов, которые приходят к нему полакомиться раками и омарами. А мой хозяин — рыбак. У него жена, двое детей, лодка, сети, два осла и старая немощная бабка, здесь все зовут ее Майка. Майка зажилась на этом свете, и черт ее знает, как долго еще будет висеть у него на шее, потому что помирать она не собирается. Я ее увижу, когда приедем домой. Он, однако, заранее меня предупреждает, что Майка слегка тронутая и, случается, несет ахинею. Известное дело, в старости каждый начинает чудить.
— А бараны? — перебил я его.
Да, правда, бараны! Были у него четыре барана да сплыли. Теперь моряки в Риеке сожрут их в виде шашлыка на вертеле. Какая-то зараза на них напала, и все бараны разом сдохли за одну ночь.
— А ослы?
— Да, еще ослы! У меня два осла. Возят бочонки с вином, мешки с мукой, хворост. Хворост очень нужен, и его надо собирать в течение всего года, потому что когда подует бора…
— А что такое бора?
Она еще зовется борачиа — по-итальянски. Чертовски холодный вихрь. Нагоняет страшенный холод, и тогда хворост в доме бывает весьма кстати. А о кормежке мне беспокоиться нечего. Кордич не похож на своих братьев, которые за крейцер готовы удавиться. У него всегда найдется хлеб, маслины, чеснок, брынза и прежде всего рыба. Копченая, жареная на раскаленных камнях, — эта самая вкусная. А еще отварная. И раки, а иной раз и омар. Ну и уха, сильно приправленная красным перцем. От перца жжет горло, и тогда вино кажется особенно вкусным, легко можно выдуть целую бочку. Но это только по большим праздникам!
— Ты куришь? — спросил он под конец.
— Курю, но не обязательно.
— А за девушками бегаешь?
— На черта мне сдались девушки? — нахмурился я, вспомнив разбитных, неумытых девиц из бара «Плави Ядран», от которых несло потом и дешевыми духами. Мне всегда было противно на них смотреть: словно кучу нечистот или свинью набелили и подкрасили.
На закате мы наконец вошли в порт. Море было спокойное, по нему пробегали едва заметные, мелкие-мелкие волны. От моря пахло так, как может пахнуть только от моря: далеким миром, безграничным простором, солнцем, пальмами, орхидеями, хризантемами, рыбой, апельсинами и снова безграничным простором. На его чуть колышущуюся поверхность ложились рубиновые и золотые искорки, сыпавшиеся с солнца. Солнце медленно тонуло в море и было огромное и красное. Дул легкий ветерок, теплый и соленый.
Порт расположился у подножья известковой горы, на горе виднелись защитные каменные стены, а за ними торчали развалины старинного замка и церкви.
В порту воняло гнилой водой. Нас встретила толпа туристов и дачников. Видимо, прибытие судна составляло их единственное развлечение. Среди дачников, говоривших на самых разнообразных языках, выделялись девушки необычайной красоты, похожие на фарфоровых кукол, на принцесс из японской баллады, на щебечущих райских птичек, на заморских зверьков; болтали они мягко и певуче и распространяли вокруг себя запах духов, пудры и еще чего-то удивительного, чему я не знал названия. Они шелестели длинными шелковыми юбками, и шелест этот был приятно дразнящим. Я подумал, что завтра, послезавтра, в течение всего лета смогу любоваться ими, почти обнаженными, в море.
— Пойдем, пойдем! — проворчал Кордич и легонько меня подтолкнул. — Загляделся…
Возле каменного мола покачивалась лодка. На борту вкривь и вкось была выведена надпись: «Сильвана».
— Это моя лодка! Лезь!
Я сел в лодку. Сначала Кордич греб веслами, чтобы не столкнуться с другими лодками, а когда выплыл
