На следующий день шведы предприняли вторую атаку, по атакующим был дан залп из ружей, сваливший восемь человек. Шведы отошли.
Келин, наблюдавший со стены за полем, заметил, что какой-то швед подает признаки жизни, пытается ползти.
— Доставить его сюда, — приказал комендант.
Солдаты притащили раненого. Лекарь, увидев рану, сказал, что тот долго не протянет, ранение в живот было смертельным.
Келин велел дать раненому водки, чтобы хоть как-то поддержать его силы. Дали ему и хлеба, в который он с жадностью впился зубами.
— Почему атакуете малыми партиями? — спросил его Келин через переводчика.
— Нам сказали, что крепость без обороны, стены низкие и мы с ходу возьмем ее.
— Король здесь?
— Нет. Но он скоро прибудет и сам поведет в атаку. Против него вам не выстоять.
— Ну, это мы еще посмотрим, — сказал Келин. Раненый не дотянул до вечера, скончался.
На следующий день, 3 апреля, едва начало светать, в атаку на крепость пошло более полутора тысяч человек. Их встретили пушечным огнем, картечью.
И не только отбили атаку, не потеряв ни одного человека, но и захватили пленных, которые в удивлении твердили одно: «Нам сказали, что крепость вовсе не крепость, а одни земляные валы и частокол».
Шведов прибывало все более и более под стены Полтавы. 4 апреля они еще не успели изготовиться к штурму, как были с двух сторон атакованы осажденными.
Узнав о том, что осажденные сами атакуют, король разгневался и отдал приказ:
— Штурмовать ночью. Крепость взять. И чтоб из нее не ушел ни один русский.
— Нужна артиллерия, ваше величество, — сказал Гилленкрок.
— Вы же знаете, Аксель, что у нас мало пороху, его надо беречь к генеральной баталии.
— Но у нас, ваше величество, становится все меньше и меньше людей.
— Скоро прибудут Лещинский и генерал Крассау. И приведут с собой не менее десяти свежих полков. Так что на этот счет будьте покойны.
Генерал-квартирмейстер обратился к фельдмаршалу, надеясь, что тот своим авторитетом образумит короля:
— Господин фельдмаршал, разве вы не видите, что осада Полтавы не имеет смысла? Скажите же, зачем она нам?
— Король хочет иметь до прихода поляков какую-то забаву, — пожав плечами, отвечал Реншильд.
— Но согласитесь, это слишком дорогая забава. Каждый день мы теряем сотни людей.
— Что я могу поделать, генерал? Такова воля его величества, и мы должны быть ею довольны.
Однако Гилленкрок не хотел быть довольным такой «забавой» короля, он отправился к Пиперу и уговорил его еще раз попробовать убедить короля в бессмысленности осады Полтавы.
— Скажите же ему, что они никогда не сдадутся. Никогда. А мы положим у стен крепости всю армию.
Граф очень скоро вернулся от короля, и по его взволнованному лицу Гилленкрок понял, что ничего у первого министра не вышло.
— Вы знаете, что он мне ответил? — заговорил граф, немного успокоившись. — Если бы даже Господь Бог, сказал он, послал с неба своего ангела с повелением отступить от Полтавы, то все равно я останусь тут.
— Господи, — воскликнул Гилленкрок, — но он же здесь потеряет всю армию и станет одним из несчастнейших государей!
Пипер ничего не ответил на это, лишь пожал плечами, мол, я к этому не буду иметь никакого отношения.
Гилленкроку скрепя сердце пришлось отдать приказ на ночной штурм. Более того, передать и приказ короля: взять крепость и уничтожить там всех русских.
Полковник Келин словно предчувствовал эту ночную атаку. Поздно вечером он прошелся по западному фасу стены и отдал распоряжение артиллеристам зарядить пушки картечью.
— Фитили держать к бою, ребята.
— Неужто сунутся, Алексей Степанович? — спросил старый унтер-офицер.
— Все может быть, Петрович. Так что спите по очереди.
Крепость имела всего двадцать восемь пушек и восемьдесят восемь артиллеристов, большая часть была расположена по северному и западному фасу укреплений, меньшая на восточной части стены, обращенной к реке, откуда атака была маловероятной.
И все же Келин велел зарядить картечью все двадцать восемь. Между пушками на валу расположилась ночная смена солдат с мушкетами.
Ночью, когда запели первые петухи, забеспокоился пес Картуз, дремавший на барбете {229} у пушки. Он вдруг поднял голову, повернул ее в сторону поля и заворчал.
— А ну гляди шибчей, ребята. Картузик зря говорить не станет, — скомандовал унтер.
Тысячи глаз впились в темень весенней ночи, насторожились солдатские уши, ловя ночную тишину.
Пожалуй, при таком всеобщем бдении и одному человеку трудно было бы подойти к крепости незамеченным. А сейчас шло к ней около двух тысяч солдат, и шаг их был очень скоро услышан. И еще не обозначились силуэты идущих, как ударили в темноту пушки. Завизжала картечь, закричали раненые.
И хотя именно этот залп картечью буквально прорубил коридоры в линии атакующих, шведы кинулись к крепости бегом, теперь уже надеясь не на внезапность, а на скорость.
Артиллеристы, как ни спешили, а зарядить снова пушки не успели. Шведы появились на стене. Началась рукопашная.
Если б ночной бой вели только те, кто стоял в ночную смену, шведы смяли б их. Но едва прозвучал первый пушечный выстрел, как к месту штурма устремились все, имевшие в руках ружья и мушкеты, — солдаты и жители города.
Бой шел всю ночь до рассвета. Шведам удалось даже прорваться к воротам, и они бы открыли их, если б накануне комендант не отдал приказ завалить ворота баррикадой: «Дабы ни у кого не явилось искушения открыть их неприятелю».
Полковник Келин, сухой и поджарый, уже немолодой человек, выхватив шпагу, сам повел мушкетеров отбивать ворота. Владел он личным оружием в совершенстве. И здесь, у ворот, заколол трех шведских солдат.
Лишь когда занялась за Ворсклой утренняя заря, шведы были сброшены со стены, снова ударили пушки и мушкеты, поторапливая неприятеля к отступлению.
Келин тут же приказал:
— Быстро собрать наших раненых, посчитать потери.
Вскоре ему доложили:
— Раненых девяносто один человек, убитых шестьдесят два.
— А шведов?
— Шведов больше, господин полковник. Перед стеной пушкари наложили их порядком. Развиднеет, пересчитаем.
— Молодцы пушкари! — сказал Келин, снимая шляпу и вытирая со лба платком пот. — Знатно потрудились.
— Из всех молодец у нас Картузик, Алексей Степанович, — заметил старый унтер. — Он первый шведа учуял и команду дал.
— Ну что ж, — улыбнулся Келин, — за сие ему награда полагается. Скажи в поварне, Петрович, чтоб Картузику вашему лучшую кость выдали.
— Вот за это спасибо, господин полковник, — сказал вдруг серьезно унтер. — А то пес, считай, с
