девять по улице Мира.
«Жигуленок», проехав мимо парка, свернул на перекрестке с Ново-Мытищинского проспекта направо и оказался на улице Мира. Здесь стояли добротные пятиэтажные кирпичные дома, построенные в пятидесятые-шестидесятые годы.
Очень медленно ехали по улице, вглядываясь в номера. Пятиэтажки закончились, за ними начинался район двухэтажных приземистых домиков, похожих один на другой, как две капли воды. Целый городок желтых оштукатуренных домишек. Рядом с пятиэтажками они смотрелись карликами, вросшими в землю. Дома давно не ремонтировали, это было видно по осыпавшейся штукатурке, перекошенным и давно не крашенным рамам, но здесь жили.
— Такие домики сразу после бараков по всему Подмосковью строили, — сказал Вадим.
— Откуда знаешь?
— У меня тетка из Подмосковья, всю жизнь в таком прожила. Лет пять назад переехала в новую квартиру, дом снесли, так до сих пор успокоиться не может, жалеет старое гнездо. А какие здесь дворы были! — со вздохом произнес Вадим. — Я сейчас как будто в детстве своем побывал.
Стандартные домики тянулись один за другим, держались кучно. Раньше они были отгорожены от тротуара решетчатым железным забором, в одном месте сохранились остатки ворот, криво висящих на покосившихся столбах, в другом — торчали пруться решетки.
Вадим напрасно вытягивал шею, стараясь сориентироваться. Номеров домов нигде не было видно.
Внезапно улица закончилась, стандартные двухэтажные домишки тоже.
Вадим вышел из машины.
— Пойду искать аборигена.
Дом с нужным номером оказался угловым, самым последним в ряду, возле которого Сидельников и остановил машину.
Они въехали в старый заброшенный двор. В небольшом сквере продолжали расти деревья, но за ними давно никто не ухаживал, и они доживали свой век, как и те люди, что обретались здесь. Сломанные скамейки, покосившиеся качели, разрушенная детская песочница, — все выглядело очень уныло.
Они поднялись на второй этаж и позвонили в квартиру.
Дверь им открыл, не спрашивая, кто пришел, неопрятный старик в измятых брюках и замасленной рубашке, определить первоначальный цвет которой было невозможно, до того она была заношена.
— Мы к вашему племяннику Ашоту Мирзояну, — начал Гребень.
— Да? — удивился хозяин. — Ашота сейчас нет, он уехал.
Парни переглянулись.
— А вы, значит, его дядя, Сурен Мирзоян? — уточнил Вадим.
— Ну, конечно, — подтвердил старик.
— В таком случае… — Гребень оглянулся и, убедившись, что на лестничной площадке никого нет, одним жестом, как фокусник, задвинул старика в квартиру.
Они уже полчаса сидели в страшно захламленной большой комнате на пыльном диване.
— …Ну не знаю я, где он, — Мирзоян, опасливо отодвигаясь от Гребня, умоляюще смотрел на Вадима. — Клянусь, не знаю.
Выяснилось, что Ашот приехал в Мытищи, прожил ждесь три дня, а потом уехал.
— Он меня в свои дела не посвящал, — пряча глаза, твердил Сурен.
— Ой ли? — Гребень угрожающе надвинулся на старика. — Слушай, дед, мы твоего Ашота вторую неделю разыскиваем. Как ты думаешь, почему, а?
Он растопырил перед Мирзояном пальцы в наколках.
— Это тебе не в милиции лапшу на уши вешать, мы — ребята серьезные, без протокола с тобой говорить будем. Адвокат тоже не понадобится. Ты, папаша, не серди меня, полчаса дурака валяешь, хватит.
Старик притих.
— Ну? — прикрикнул Гребень.
— Подожди, — остановил его Вадим и обратился к Мирзояну: — Отец, ты человек пожилой, надо быть благоразумным.
— Вот-вот, — вклинился в разговор Гребень. — Я стариков не обижаю, но сам смотри…
— Хорошо, хорошо, я все скажу, — замахал руками Мирзоян. — В конце концов человек я пожилой, мне такие передряги ни к чему.
— Так-то лучше. Куда, говоришь, уехал племянник?
— В Рыбинск.
Вадим с Гребнем непонимающе уставились на Мирзояна.
— Куда, куда?
— В город Рыбинск Ярославской области. А перед этим просил помочь быстро сделать загранпаспорт. Сфотографировался. Я пообещал, остались еще кое-какие связи.
— Что он здесь делал все это время, пока у тебя торчал? С подробностями рассказывай.
— Он приехал утром, спросил, где находится поселок Дружба.
— А это что такое? — перебил Гребень.
— В Мытищинском районе находится, от станции Тайнинская недалеко. Другого поселка с таким названием здесь нет.
— И что, он поехал на эту самую Дружбу?
— Да. После обеда в тот же день, как приехал. Думал, к вечеру вернется, а он возвратился рано утром следующего дня, еще темно было, не рассветало. Я спросил, где был, он не ответил, а только рассмеялся. Я его таким никогда не видел. Все, говорит, дядюшка, теперь мне будет с чем на Кипр лететь. Я к нему с вопросами, он отмахнулся. Потом, сказал, все объясню.
— На Кипр? — в один голос воскликнули Вадим с Гребнем.
— Ну да.
— А почему он именно на Кипр собрался?
— Да понимаете, как вам объяснить, — задумался старик. — Давно у нас такие разговоры были. Вот ты, говорил ему, нищий, а были бы деньги, уехал бы отсюда. У нас на Кипре родственники живут. Подался бы к ним, пока молодой, силы есть, только ведь без средств далеко не уедешь. Он всегда очень переживал, когда я заводил такие разговоры. Горячий парень.
— Значит, вы считаете, — продолжал расспрашивать Вадим, — что деньги у него появились, если про Кипр заговорил и загранпаспорт просил срочно сделать?
— Деньги — не знаю, не видел. Он странным возвратился после поездки на Дружбу. Стал расспрашивать… — Сурен сделал большие глаза, — в какой цене царские золотые монеты ходят и можно ли их быстро продать. Отчего, говорю, нельзя, продать все можно, если не подделка. Было время, я не последним человеком был, разбирался кое в чем. Еще мне странным показалось, что он альбомы по изобразительному искусству принялся рассматривать. Жена-покойница покупала, после нее остались. Ашот долго сидел, листая страницы. Я удивился, он никогда раньше не интересовался такими вещами.
— Он что-нибудь оставил у вас?
— Нет. Сумку, с которой приехал, опять с собой забрал.
— Вы уверены, что он поехал именно в Рыбинск?
— Так он мне сказал, — пожал плечами старик.
— Когда обещал вернуться, не говорил?
— Нет. Сказал, управлюсь с делами, приеду.
— Припомните, никаких имен и фамилий не упоминал?
— Нет. На память пока не жалуюсь.
В полутемной захламленной комнате делать было больше нечего. Мирзоян сидел, глядя прямо перед собой. Вдруг его лицо искривила гримаса.
— Говорил я ему, дураку, жидковат ты большие дела делать. Как в воду смотрел, чувствовал, добром не кончится. Послушал бы старика, открылся, может, присоветовал что.
— Поздно хватился, папаша, — Гребень с сожалением смотрел на старика. — Наломал твой
