Послышались голоса;
— Правильно!
— Верно!
— Почему же водители непрестанно жалуются на твою грубость и придирки?
— Каков огород, таков и уход за ним, — не смутился младший лейтенант. — Волка спросить, так овцам пастух вовсе не нужен.
— Ближе к делу. Тебя не об этом спрашивали, — впервые подал голос молчавший до сих пор третий секретарь райкома.
Первый секретарь, словно он только того и ждал, поднялся с места и, зажав в пальцах карандаш, оперся обеими руками о стекло, покрывавшее стол.
— Довольно разговоров! Дело и так совершенно ясно. Все хороши — вылили тут друг на друга ушаты грязи, высыпали целый ворох сплетен и взаимных обвинений… Дать им волю, так они и за неделю не кончат. Товарищи, гражданская война давным-давно отошла в прошлое и стала достоянием истории. Как могут эти люди охранять порядок в районе, когда в их собственных рядах нет никакого порядка? Все свои силы они тратят на склоки и распри и уже расстроили налаженное задолго до них дело. Плохо, очень плохо вы себя проявили, товарищи. Вы заслуживаете наказания, и вам его не избежать. Думаю, партийное взыскание кое-чему вас научит. — Секретарь райкома с силой стукнул карандашом по стеклу и заключил решительно: — Работать совместно вам больше нельзя. Тянете, как лебедь, рак и щука, в разные стороны, а страдает от этого район.
— Работать вместе им никак нельзя, — согласился второй секретарь.
Первый секретарь обвел взглядом присутствующих и спросил:
— Что скажут члены бюро?
— То же, что и вы, Луарсаб Соломонович!
В кабинете воцарилось глухое молчание; даже в самом дальнем углу было отчетливо слышно жужжание маленького вентилятора на столе секретаря райкома.
Луарсаб Соломонович досадливо сдвинул брови и глянул исподлобья на простодушного директора МТС.
Председатель райисполкома крепко сжал губы, чтобы подавить улыбку.
Собрание замерло в напряженном ожидании.
— Предлагаю поставить перед Министерством внутренних дел вопрос о переводе товарища Григола Джашиашвили в другой район, так как его дальнейшая совместная работа с исполняющим в настоящее время обязанности начальника милиции Вано Гаганашвили невозможна. — Секретарь райкома говорил отчетливо и размеренно, словно диктуя, было ясно, что дело это решено им заранее. — Товарищу Григолу Джашиашвили объявить строгий выговор за клевету по адресу своего начальника.
Начальник милиции грузно опустился на стул и вздохнул с облегчением — казалось, вышел воздух из шины автобуса.
У майора чуть было не брызнули слезы из глаз от обиды и возмущения. Голосом, сдавленным от волнения, он спросил:
— Разве это будет справедливо, Луарсаб Соломонович?
— Совершенно справедливо. Ваша совместная работа, повторяю, решительно невозможна. Раз тебе, товарищ Джашиашвили, не нравится у нас, можешь ехать куда угодно и там показать, чего ты стоишь.
— Что я кое-чего стою, это я всюду сумею доказать… Но почему мне вынесли этот несправедливый приговор? И за что взыскание?
— Не беспокойся, Гаганашвили тоже не останется безнаказанным. А работать вам вместе нельзя.
Помощник секретаря с необычайной быстротой заполнял крупным почерком лист за листом и так же быстро отбрасывал их в сторону.
Секретарь райкома обернулся к членам бюро:
— Я думаю, на этом мы закончим сегодняшнее заседание, так как последний вопрос повестки не подготовлен.
Бюро согласилось с ним. С шумом отодвигая стулья, присутствовавшие на собрании стали пробираться к выходу.
Члены бюро поднимались с мест.
Второй секретарь зажег погасшую папиросу, затянулся, потом вдруг ткнул окурок в пепельницу и встал.
— По-моему, Соломонич, уйти из района должен начальник милиции.
Первый секретарь скользнул взглядом по его круглому лицу и, ничего не ответив, неопределенно махнул рукой.
Говоривший понял, что все произошло, как того хотел первый секретарь, и молча снял с вешалки свою шапку.
Заместитель начальника милиции задержался в кабинете и нерешительно приблизился к столу секретаря райкома, но ему дали понять, что приговор окончательный и «кассации» не подлежит.
— Если считаешь постановление необоснованным, обращайся в ваше управление или хотя бы прямо в министерство..
Помощник секретаря привел в порядок разбросанные по столу бумаги, собрал листы протокола, сложил их и, заключив в обложку с надписью «Дело», пододвинул к секретарю.
Наконец все ушли; остался только третий секретарь. Он стоял у окна, скрестив руки на груди, и хмуро глядел на вращающийся вентилятор.
Луарсаб повернул к нему усталое лицо:
— Ты хочешь что-нибудь мне сказать?
— Да, хочу.
— В чем дело?
— Серго говорил вам сейчас, что из района должен уйти начальник милиции, а не его заместитель. Вы думаете, он не прав?
— Тебя интересует, что я думаю, или ты не согласен с постановлением бюро?
— Вы угадали. Первое меня интересует, а со вторым я не согласен.
— Почему?
— Это было неправильное постановление.
— Что же ты сразу об этом не заявил?
— Потому что не счел целесообразным.
— По какой причине?
— Причина есть.
— Можешь сказать какая?
— Что ж, скажу. Мне не понравилось сегодняшнее заседание бюро. Точнее: это было вообще не бюро.
Секретарь райкома изумился:
— Как так не бюро?
— Я счел бы дерзостью учить вас, каким должно быть заседание бюро… Ну, а все-таки, зачем здесь присутствовали участники совещания передовиков? Совещание окончилось? Прекрасно! Пусть каждый его участник соизволит оставите кабинет и вернется к своим делам. Бюро — это бюро.
Секретарь райкома долго молча разглядывал высокий лоб и черные чуть вьющиеся волосы своего собеседника, по-прежнему стоявшего у окна. Наконец он покачал головой и насильственно улыбнулся.
— Вижу, ты многому научился в высшей партийной школе.
— Чему и где я научился — об этом поговорим в другой раз. А сейчас я вот что скажу: если кого- нибудь из них двоих надо убрать из района — так это Гаганашвили.
— Почему ты так думаешь?
— Я знаю обоих.
— За один год трудно хорошо узнать человека. А последние два года…
