Шавлего двигался осторожно, крадучись.
Наконец он остановился, рассчитав, что, должно быть, подошел на достаточно близкое расстояние. Он раздвинул дул. ом ружья ивовые ветви и выглянул в просвет.
На ветке сухого дуба, что высился на краю скалы, сидели рядышком, ласкаясь, дикий голубь и его голубка.
Растопырив крылья и часто перебирая лапками, отбегал в сторону голубок и снова мелкими шажками возвращался к своей подружке, которая поджидала его, нахохлясь и втянув головку. Оба взъерошенные, встопорщенные, они обнимали друг друга крыльями, терлись клювами и так громко, самозабвенно ворковали, что охотник трижды, уже приготовившись выстрелить, опускал ружье.
А подняв его в четвертый раз, так и застыл с прикладом, прижатым к плечу.
В двух-трех вершках от целующихся птиц, в развилине двойной ветви, глаз его заметил четырехугольную, плоскую голову.
Огненно-красная змея, высунувшись чуть ли не до половины, застыла в воздухе. Мелькнул и снова исчез раздвоенный язык.
Охотник не стал медлить и нажал собачку. Раздался сухой, отрывистый треск выстрела.
Испуганные голуби взмахнули крыльями и с быстротой молнии взвились в небо.
А змея повисла, как плеть, на сухом дереве. Медленно сползла она через рассоху, полетела с обрыва и упала у подножья скалы. Отчаянно извиваясь, она била хвостом по мокрому илистому песку.
«Не разучился еще стрелять!» Охотник бросил последний взгляд на издыхающую змею, всадил еще одну пулю в пестрый клубок и ушел.
Он пересек ручей и очутился на острове.
Под высоким осокорем чернела яма, похожая на обвалившийся окоп, — отсюда увозили речной ил.
Шавлего поставил ружье в яму и прилег в тени дерева.
Все вокруг изменило свой вид, на всем лежала печать разрушения, но также и обновления. Остров раньше был весь занесен илом — лишь кое-где зеленела на нем трава. А теперь он зарос камышом и затенен огромными ивами. Раньше вся Алазани, сливаясь в один поток, протекала этой стороной, и там, где сейчас под скалой валялась мертвая змея, был глубокий омут с водоворотом.
С тех пор Алазани, разрезав надвое земли караджальцев, проложила себе через них прямое русло, а часть осиновой рощи превратила в остров.
Большие изменения произошли за это время — в сущности, такое недолгое, — а сколько чего случилось с тех пор, как первое живое существо вышло из океана на сушу? Эх, к черту! Поистине сизифов труд искать начало всех начал, ломать себе голову над этой огражденной железными запорами вековой тайной.
Ну, а Шавлего даже не может толком разобраться, где следует искать первоначальный след грузин, стертый неумолимым бегом времени: в Месопотамии, в Малой Азии или на Кавказе? А может быть, во всех этих местах да, сверх того, еще на Эгейских островах и на полуостровах Южной Европы? Разве не красноречивы геометрические орнаменты на сосудах, найденных в Гриалети? Золотой чаше, наверное, не меньше трех с половиной тысяч лет! Разве исключено, что греческий орнамент, знаменитые «меандры», заимствован ими от нас, так же как миф о Прометее? История подобна красивой женщине, которая утоляет свою страсть к кокетству незначительными приключениями, но самое драгоценное, что в ней есть, хранит для достойного.
Лишь после захода солнца вспомнил Шавлего, что на оставленную им удочку могла пойматься рыба. Он встал, пересек островок и перешел через проток Алазани на другой берег.
На «ристалище» было тихо, борцы и зрители давно ушли домой. Ольха, склоненная над заводью, утратила свою тень, а вода под ней уже не сверкала и не искрилась.
Шавлего остановился и стал в изумлении смотреть по сторонам.
Удочки нигде не было видно.
«Неужели клюнула такая большая рыбина, что вырвала из земли и утащила в реку здоровенное удилище?»
Но где же брюки и башмаки? Или рыбы иной раз выходят на берег, чтобы отомстить рыбаку?
Вот так штука, нечего сказать!
«Это шалости тех самых ребят!»-подумал Шавлего.
Лишь во втором часу ночи, под покровом темноты, незадачливый охотник решился пробраться в деревню.
3
Уборка урожая близилась к концу. Тяжело нагруженные машины непрерывным потоком шли к железнодорожной станции, и закрома заготовительной организации наполнялись пахучим зерном.
Чалиспирский колхоз отличился и в этом году — выполнил план раньше срока — и теперь сдавал зерно в счет перевыполнения, стремясь показать всему району, и в особенности районным руководителям, какой обильный урожай хлеба получен им в нынешнем году.
«ГАЗ-51» уже сделал сегодня один конец до «Заготзерна» и вернулся в колхоз за новым грузом пшеницы. Разъяренный шофер со злостью пинал ногой лысую покрышку заднего колеса и орал на Лео, хлопотавшего около весов:
— Ты что, решил делать все мне наперекор? Хочешь, чтобы я заночевал где-нибудь по пути со спущенным баллоном? Ну, посмотри, сам посмотри на эту чертову покрышку — выдержит она три с половиной тонны? Нет, скажи, выдержит?
— Ты, Лексо, что-то очень осмелел. Уж не потому ли, что давешняя авария тебе с рук сошла? Час назад заходил дядя Нико и велел сегодня закончить сдачу. Что ж, ты хочешь, чтобы я тебя порожняком отправил?
Спокойный тон заведующего складом все больше распалял водителя.
— Да тут не три с половиной, а все четыре тонны! Хватит, слушай, человек ты или нет? Посмотри, как рессоры осели!
— К чему весь этот крик? — говорил заведующий складом, подкладывая на весы гирьку за гирькой, — Вот тебе пшеница, вот тебе ее вес. Погрузим еще один мешок, и будет ровно три с половиной тонны.
Лексо в бешенстве вскочил в кабину, мотор взревел, и машина, рванувшись с места, с грохотом докатилась до ворот.
Грузчики так и остались стоять, держа на весу мешок пшеницы, который уже приготовились было закинуть в кузов.
Лео невозмутимо продолжал выписывать накладную. Ни минуты не колеблясь, он добавил вес оставшегося мешка к общему количеству погруженной пшеницы, так же спокойно дал Дата расписаться на накладной, потом оторвал её, дал один листок грузчику, другой оставил себе и, размахивая своими пухлыми ручками, переваливаясь на коротких ножках, направился к своему тенистому местечку под орехом.
Теперь уже рассердились грузчики. Шота насупился, длинная его шея вытянулась еще больше.
— Чего дуешься? — Лексо вышел из кабины. — Все равно этот мешок я не дам погрузить. Зря тащите.
Дата подошел, показал Лексо накладную и, понизив голос, стал его урезонивать:
— Вот, смотри, видишь, какой вес этот слепой черт здесь написал. Как же нам быть?
— Пусть хоть голову о камень разобьет! Мне-то что? За машину я отвечаю — не он. Давайте садитесь, а то сегодня не успеем два конца сделать.
Долго пришлось парням уламывать водителя, чтобы «привести его в чувство». Наконец согласие было достигнуто, они высыпали зерно в кузов, швырнули Лео порожний мешок и сами влезли в машину.
— Вам же хуже, несчастные, намучаетесь с разгрузкой, а я как-нибудь выдержу, авось ничего не случится, — смягчился под конец шофер. — Хоте бы у этого проклятого толстяка тары, что ли, было
