— Как ты его с места сдвинешь, дедушка? И ведь надо еще таскать на спине этакую тяжесть, пока аппарат не опорожнится. Неужели не надоело? — спросил Шавлего.
— Эх, сынок, так привязывает к себе человека виноградная лоза. Знаешь виноградники Телиани в Цинандали? Так вот, в этом Телиани я первый целину поднимал. Раньше там лес был непроходимый. А теперь, посмотри, кругом виноградники, глазом не окинешь!.. Вот с тех пор и полюбил я виноградную лозу.
Зурия присел, подставил спину под аппарат и, повозившись, с большим трудом продел руки в наплечные ремни.
— Ну-ка, подсобите малость! — сказал он молодым людям, стараясь приподняться.
Шавлего поддержал одной рукой опрыскиватель и помог старику встать.
Зурия пошатнулся раза два, потом утвердился на ногах, встряхнулся, чтобы поправить аппарат на спине, и, согнувшись под его тяжестью, двинулся напряженным шагом вдоль крайнего ряда кустов. Правой рукой он медленно покачивал длинную рукоятку опрыскивателя.
Реваз проводил старика грустным взглядом.
Обернувшись, Шавлего посмотрел на жеребца.
— Вы в самом деле собираетесь этого скакуна в плуг запрягать?
— Чему ты удивляешься?
— Да ведь это же не конь, а сокол!
Губы Реваза скривились в каком-то подобии улыбки.
— Не настолько еще пошла у нас вперед механизация, чтобы лошадь всюду заменить машиной.
— Вы совсем механизацию не применяете?
— Не всегда и не везде она применима. В виноградниках старой посадки ряды расположены слишком тесно — трактор в междурядье не пройдет, и приходится проводить культивацию с конской тягой.
— Но такого коня — и в плуг… Как же вам не жалко?
Реваз вылил в опрыскиватель последнюю кружку раствора, вскинул аппарат на спину и, извинившись перед Шавлего, легким шагом вошел в виноградник.
Шавлего снова подошел к лошади. Жеребец тихо заржал. Шавлего почесал у него за ушами, ласково притронулся к мягкой морде с бархатными ноздрями. Вспомнил он своего Антониуса, что с тревожным ржанием бегал вокруг него, когда он лежал раненый в лесу возле Гибки, в сорок третьем году. Верный Антониус! Раза два он даже осторожно ухватил зубами отворот его шинели и попытался приподнять распростертого на снегу хозяина. Как он был похож на этого жеребца! И рост почти тот же самый — пожалуй, чуть-чуть повыше, но только чуть-чуть… Жаль, недолго он принадлежал Шавлего, — кто знает, кого он носил потом на своей упругой спине и где его нашла слепая пуля. А может, он жив и сейчас? Тогда ему было всего лет пять или шесть. Что ж, возможно, он и жив, возможно, его тоже, как этого скакуна, собираются сейчас запрягать в плуг…
Шавлего покачал с сожалением головой и взял удочку, прислоненную к сторожке.
«Что это за имя — Джон-Буль? Забавно! Надо же было такое придумать!»
Дорога, змеившаяся среди мелкого кустарника, выбежала в поле. С обеих сторон тянулись пожни. Стога обмолоченной комбайном соломы были похожи на опрокинутые мохнатые шапки чабанов.
Кто-то досужий, пустив собаку в жнивье, шел за нею с ружьем наперевес.
«На перепелок охотится», — подумал Шавлего и тут же, закинув голову, проводил взглядом голубей, с шумом пролетевших над ним.
Дорога повернула налево, в рощицу, шириной не более сотни шагов.
Здесь было тихо, лишь откуда-то доносился мерный топот копыт.
Вдруг совсем близко послышался мужской хохот, а вслед за ним сдержанный женский смех.
В рощицу въехала двуколка.
Лишь на мгновение встретились взгляды Шавлего и агронома. Девушка сразу узнала «деверя Нино», несмотря на его охотничье-рыбачье снаряжение, и улыбка мгновенно сбежала с ее лица.
Шавлего степенно поклонился и отступил в сторону, вежливо уступая дорогу.
Девушка ответила ему холодным кивком и стегнула вожжой мерина, который плелся шагом.
«А загар к лицу агроному», — подумал Шавлего.
Рощица осталась позади. Насвистывая, шел он вдоль свежескошенного поля.
На берегу Алазани он выкопал нескольких червей. Устроившись под ольхой, он наживил одного из них на крючок и закинул удочку.
Он довольно долго сидел, дожидаясь клева, но поплавок и не пошевелился.
Тогда Шавлего вытащил приманку из воды и осмотрел ее. Червяк был целехонек. Насажен он был на крючок по всем правилам…
Шавлего переменил место.
Но здесь тоже рыбы не было и в помине. Он пошел дальше, и едва успел устроиться, как послышались смех и веселые восклицания:
— Ох, Надувной, разрази тебя гром, и чего ты только не выдумаешь!
— Вот умора!
Шавлего приподнялся и посмотрел в ту сторону, откуда доносились голоса.
С десяток подростков, развалясь голышом на прибрежном песке, грелись в косых лучах предвечернего солнца и наблюдали за схваткой двух борцов, возившихся тут же на широкой отмели.
Противники были совсем не под стать друг другу. Один из них, высокий, ухватив за плечи другого, низенького, таскал его по площадке, как собачью подстилку, и притом пускал в ход такие потешные приемы, что зрители держались за животы и изнемогали от хохота.
Ребята хлопали от восторга в ладоши, кувыркались на песке и подбадривали низенького — дескать, не унывай, это ты сам упал, не повалили тебя.
Шавлего заметил: прилетели голуби и сели на ветви сухого дуба, что торчал на утесе за рекой. Он воткнул удочку в землю у края заводи, скинул брюки, положил их рядом с башмаками и, схватив ружье, перебрался вброд на противоположный берег.
Тут он пересек отмель, поднялся по тропинке, протоптанной скотиной, в рощу и направился к сухому дубу.
Временами он спотыкался, прихрамывал — давно уж не приходилось ходить босиком, и было больно ступать голыми подошвами по сухой, спекшейся земле, изрытой копытами животных.
В трех шагах от него выползла из-за куста рыже-красная медянка. Гладкая, блестящая, четырехугольная ее голова была высоко поднята, Змея повернула шею, скользнула по охотнику холодным взглядом блестящих черных бусинок-глаз и неторопливо унесла свое упругое тело в колючую заросль.
— А хороша, проклятая! Отчего зло должно было выбрать себе такое красивое обиталище?
А может, она вовсе и не зла? Разве индейцы из некоторых южноамериканских племен не оставляют детей под защитой прирученной анаконды, когда уходят на охоту? Нет, в змее, так же как в человеке, несомненно существуют два начала — поскольку ее яд может и убивать и исцелять. Недаром медицина избрала это таинственное пресмыкающееся своей эмблемой. Страх, испытываемый нами при виде змеи, — лишь темный инстинкт, не имеющий достаточного основания. Иначе как объяснить историю того отчаянного человека, который провел на ферме, где выводили змей, двое суток, лежа на голой земле, и остался невредим? Что это? Рискованная игра своей жизнью ради сенсации? Или самоотверженное служение науке? Если это делалось для науки — такого человека можно поставить рядом с Джордано Бруно. Только люди, подобные им, достойнейшие из достойных, создавали ценности для человечества!
Несмотря на все старания, охотнику никак не удавалось подобраться к сухому дубу. Колючие кусты сплошной стеной тянулись вдоль тропинки.
Оставалось только спуститься вниз, на берег, и подойти, обогнув подножье утеса. Иного пути не было.
Тропинка привела Шавлего на кукурузное поле. Опаленные зноем растения вздымали, как пики, свои длинные, свернувшиеся на солнце листья; жесткая их изнанка колола и царапала его голые ноги.
Он потратил немало времени, чтобы спуститься со скалы. Потом кое-как пересек камышовую заросль и, согнувшись в три погибели, исчез в лозняке.
