— Что ты делаешь, Валериан?
— Кетино! Постой, Кетино!
— Пусти!.. Котелок весь в саже — измажешь брюки и меня перепачкаешь!
— К черту котелок! К черту брюки!
Валериан увлек девушку в сторону от тропинки.
— Ой, мамочка!.. Куда ты меня ведешь, Валериан? Пусти меня, сумасшедший, слышишь, пусти! Пусти, любимый… Ох, мама, мамочка!..
Долго еще умоляла спутника девушка, заклинала его своей любовью, вырывалась, боролась что было сил, но вот со звоном покатился по земле оброненный котелок, упало в кусты расколотое блюдо… и перед взглядом тушинки в просветах густой листвы мелькнуло небо, бесстыже уставившееся на нее крупными, словно спелые плоды, золотистыми глазами-звездами…
Глава шестая
1
Председатель колхоза был в не очень-то радужном настроении от последних новостей. Заложив руки за спину и уставясь на кончики своих коричневых полотняных туфель, он быстрыми, короткими шагами сновал вокруг длинного, покрытого стола в своем просторном кабинете.
«Интересно, какой это мерзавец сообщил в район о вчерашней истории? Неужели Варден меня продал? Ах, собачье отродье! И передо мной виляет хвостом, и там на задних лапках пляшет… Знаю, знаю, что это за фрукт — сначала подкрадется, усыпит тебя, одурманит, а потом вдруг бросится и ужалит, как гюрза в знойной степи… Знаю, Варден, куда ты метишь, но, пока я жив, этому не бывать. Голос у тебя сладкий, но меня ты не убаюкаешь».
Дядя Нико поцокал языком и, качнув обритой головой, взглянул на стул, стоявший перед письменным столом.
«Чтобы на этом стуле кто-нибудь другой протирал себе штаны? Нет, Тедо, на это и не надейся! Второй год ходишь вокруг меня, как волк около овчарни, но я — что пес сторожевой с колючим ошейником, меня за горло не схватишь! Будет, довольно он погулял, этот рыжий шакал, натешил душеньку! Полдеревни сгрыз, дом себе построил — дай бог Чалиспири такую школу! Эй, Тедо, тому, кто хочет лазить на крутые скалы, надо крепкие кошки к сапогам приладить. А на твои жирные ноги разве что болотные бахилы впору придутся. По-твоему, я уже настолько созрел, что от самого малого ветерка с ветки свалюсь? Ошибаешься! Не пришла пока моя осень. — Да еще и до зимы, увидишь, целехоньким дотяну!»
Нико постоял у окна, глядя в задумчивости на огороженный цветник во дворе перед конторой, потом вернулся и сел за стол.
«Экая незадача, с чего это вдруг подломились полуторавершковые доски? Как будто и не такие старые… Верно, снизу подгнили от сырости. А тут еще эти чертовы корреспонденты — нанесло же их на мою голову! Напустились, как саранча, на эту ветвистую пшеницу, хотят заставить меня одним глазом смеяться, а другим плакать. И агроному покоя не дают — не поймешь, то ли эти невиданные хлеба их распалили, то ли на девку, как спелый колос налитую, не могут наглядеться! Ну, а тот долговязый просто в родичи ко мне записался. Приютился у меня, что твой погорелец!»
Председатель колхоза посмотрел острым взглядом на дверь, некоторое время прислушивался, потом встал, неслышно подошел и вдруг распахнул ее.
— Ах, вот это кто! Слава богу! Появился наконец? Соблаговолил ступить на грешную чалиспирскую землю? Что ты крутишься перед дверью, точно свинья под дубом? Почему не входишь? Стыдишься взглянуть мне в лицо? Смелей кидайся в воду, тут неглубоко! Небось как проголодался, нашел к нам дорогу?
Дядя Нико вернулся на свое место и взглядом скользнул по мешку, перекинутому у посетителя через руку.
— Что ж ты, брат, как своевольничаешь — взял и уехал, никого не спросившись! Куда? Зачем? В самый разгар жатвы, в самую страду. Да разве ты не знал, что брюхо-то опять тебя сюда приведет — так же как пролитая кровь притягивает убийцу на место преступления? На что ты надеялся — долго ли можно жить на выручку с одной тележки гончарной посуды? А и то сказать, уж очень ты быстро с нею управился. Верно, как всегда, пропил и решил опять ко мне постучаться?
Посетитель переступил с ноги на ногу и жалобно склонил голову набок.
— Назови меня бессовестным человеком, Нико, если неправду тебе скажу, — всю эту неделю я вина в рот не брал. До питья ли мне было — душа огнем горела от горя!
— От горя? — Нико сплел пальцы и положил руки на стол. — А о чем тебе было горевать? Распродал целую тележку посуды, вот уж сколько времени не показывался, а как пожаловал, так сразу с пустым мешком в контору явился! Где ты пропадал до сих пор? Может, у тебя еще был товар сверх той тележки? Знаешь наш принцип — кто не работает, тот не ест? Или ты решил, что коммунизм уже наступил, и притом для тебя одного? Зря понадеялся! От горя? О чем тебе тужить, живешь, как пташка божья, — какую ветку облюбуешь, на ту и сядешь.
Человек с мешком подошел к столу вплотную, так что уперся животом в его край, и потрогал синее сукно пальцами цвета обожженной глины.
— Была причина горевать, Нико. Приехал я на базар, и, едва успел продать пять горшков и три кувшина, как всю посуду мне перебили.
Председатель откинулся на спинку стула и обшарил испытующим взглядом чисто выбритое лицо посетителя.
— Как перебили? Где, когда?
— Бобдисхеви, на базаре.
— Кто, зачем? Эй, Ефре-ем! — Дядя Нико отклонился вбок на своем стуле. — Не старайся вокруг пальца меня обвести — я давно уже молочные зубы сменил!
Ефрем поднял голову и бесстрашно скрестил свой взгляд с испытующим взором председателя. Потом взял за спинку стоявший рядом стул, поднял и с силой ударил им об пол.
— Перебили! Пусть я высохну вот как этот стул, если не перебили все вдребезги.
— Да кто перебил?
— Кто? Ослы.
— Ну, а все-таки — кто именно? Порядочный человек такой пакости не сделает!
— Ослы, говорю тебе, ослы! Скоты посуду мне переколотили.
— Верно! Правильно! Тот, кто это сделал, хуже любого скота. Но кто ж это был, скажешь или нет? Финагенты?
— Да не финагенты, а ослы, настоящие ослы о четырех ногах!
— Отчего же Габруа ничего мне не сказал?
— Почем я знаю?
Нико пожал плечами, встал, прошелся по комнате, заложив руки в карманы брюк. Потом прислонился спиной к раме раскрытого окна и, усмехаясь, продолжал допрашивать гончара:
— Как же это вышло? Тебя там не было, что ли?
— Как не было? Где я еще мог быть? Да только ничего не мог поделать.
— Что за притча? Да что же там приключилось?
Ефрем вскинул мешок себе на плечо, чтобы высвободить руку.
— А вот что. Подошла покупательница, стала торговать у меня большие корчаги под соленья. И осла пригнала, чтобы увезти на нем посуду. Тем временем, смотрю, подходит еще один покупатель, кувшины ему нужны для воды. Почему он ногу не сломал, пока до меня добирался? А этот человек, видишь ли, тоже
