— Читайте остальные заявления, и будем заканчивать. Лето ведь на дворе, не зима — время дорого.
— Я этого Чархалашвили знаю — поднялся сидевший молча в своем углу Реваз. — Он работал уполномоченным по заготовкам в верхней зоне, растратил деньги и скрылся. И еще кое-что можно было бы о нем рассказать. Я против того, чтобы принять его к нам в колхоз.
Снова грянул гром в кабинете, и посыпался частый, истребительный град.
— Как ты смеешь обливать грязью порядочного человека, дубина, неуч, болван! Тебе не в правлении надо бы заседать, а сидеть взаперти, в тюремной камере, за девятью замками. Убирайся отсюда, ступай вон! А за клевету ты будешь отвечать в другом месте. Совсем зарвался, сопляк, негодник, хулиган! Я тебя научу шнырять по подворотням, ты у меня еще попляшешь! Всегда ему нужно бучу поднять, сорвать мне собрание!
— Ладно. Насчет этой вашей ругани мы еще поговорим, а сейчас я и в самом деле уйду, председатель. Уйду сам, по своей воле, потому что как член правления не могу участвовать в том, что здесь творится. Но только не забывайте: правление представляет и рекомендует, а утверждает общее собрание.
Реваз ворочал во рту слова медленно, как старый пшав — табачную жвачку. Потом повернулся, прошел, ни на кого не глядя, мимо изумленных членов правления и хлопнул дверью.
Председатель с минуту смотрел сверкающими глазами на дверь, за которой скрылся Реваз, потом провел обеими руками по лицу, от лба до подбородка, словно желая стереть отражавшуюся на нем досаду, и, повернувшись к бригадиру, сказал сдавленным голосом:
— Читай дальше, Тедо.
2
«Будь проклята женщина, дьявольское порождение!
Если бы не прародительница наша Ева, Адама дубинкой не смогли бы выгнать из рая!
Женщина причиной тому, что великая Троя была стерта с лица земли; из-за женщины преломился первый меч второго триумвирата и рухнул третий опорный столп непобедимой Римской империи.
Будь она проклята, женщина, порождение дьявола!»
Тихо покачивалось под огромным абрикосовым деревом гнутое кресло-качалка. Сидевший в нем секретарь райкома курил и выпускал двумя струями дым из широких ноздрей. На листке почтовой бумаги раздражающе пестрели строчки, наспех набросанные так хорошо знакомой ему выхоленной рукой.
Кончив читать, он сунул письмо обратно в конверт и бросил на каменный стол, где громоздился ворох газет.
«Удивительно! — думал секретарь райкома. — Я ведь дал ей три тысячи, да, наверное, у нее было еще сколько-нибудь припрятано. Путевки были куплены здесь. На что же ей понадобились еще две тысячи? Сколько они собираются там оставаться — неужели все лето хотят провести на море? И кого это они там подцепили? Второй секретарь Адигенского района… Первого я знаю, но кто же в Адигени вторым? Надо написать туда, навести справки, не могу же я, ничего не зная, вслепую распорядиться судьбой единственной дочери. Так поступают только отпетые дураки. Похоже, что на морских курортах все происходит прямо как в романах. Женщины обо всем судят не разумом, а глазами. Их ослепляет внешность — увидят рослого молодца, приятного с виду, и уж больше ни о чем не думают и не желают думать. Надо разузнать все об этом втором секретаре… Еще две тысячи! Сегодня же позвоню ей по телефону, чтобы немедленно возвращалась домой. Люди приезжают в Телави, как на курорт, а им, видите ли, понадобилось ехать за тридевять земель, чтобы сорить деньгами. Хоть бы спросили кого-нибудь, откуда они берутся!»
Секретарь райкома в сердцах отшвырнул докуренную папиросу и потянулся за газетами.
Папироса, описав в воздухе дугу, упала на проволочную сетку, натянутую поверх бассейна, и провалилась сквозь нее в воду.
Секретарь райкома отложил газеты и встал.
В бассейне мелькали серые спинки усачей и хариусов. Время от времени, блеснув серебристым боком, какая-нибудь из рыбок всплывала под самую поверхность воды и с ходу тыкалась тупым носом в плавающий окурок.
Луарсаб Соломонович попытался извлечь его из бассейна, но рука не пролезла через ячейку сетки.
Размокшая папироса расклеилась, распустилась, набухшие кусочки мелко нарезанного табака стали расплываться в разные стороны.
Вода вокруг окурка понемногу окрашивалась в желто-зеленый цвет, все дальше отгоняя испуганных рыбок.
— Клава! Клава! Брось сейчас же стирать и промой бассейн. Скорее!
Под балконом, склонившись над большим тазом, стирала женщина. Когда Луарсаб позвал ее, она выпрямилась, смахнула с полных оголенных рук мыльную пену, вытерла их о передник и не спеша, покачиваясь всем своим грузным телом, направилась к абрикосовому дереву.
Секретарь райкома отвернул до отказа кран на выпускной трубе и опять опустился в качалку.
Вода стала уходить по трубе из бассейна, уровень ее быстро понижался. Рыбки в испуге метались из стороны в сторону, то и дело натыкаясь на сетку, загораживавшую вход в трубу. Наконец воды в бассейне почти не осталось — рыбок прижало к цементному, устланному песком, дну, и распластав плавники, раздувая жабры, они жадно втягивали оставшуюся воду.
Женщина подождала еще минуту, перекрыла выпускную трубу и вернулась к своей стирке.
Луарсаб с минуту смотрел, как прибывающая вода подхватила оживших рыбок, как они обрадованно заскользили в прохладных струях, потом снова вспомнил о письме. Он взял конверт, прочел обратный адрес и встал.
«Надо написать ей, чтобы скорей возвращалась. Загубит девочку, пустоголовая баба!»
Шлепая домашними туфлями, поднимался секретарь райкома по лестнице, приглядываясь к листьям пущенных на столбы балкона виноградных лоз.
«Этот чертов Нико! До сих пор не прислал человека, чтобы опрыскать виноград. Обычно он не опаздывал. Что это у него память отшибло — до старости еще далеко. Если виноград зачахнет, я этого Нико так отделаю!..»
Со свинцово-серой жестяной крыши, выгнув сизые шейки, глядели на него хохлатые голуби.
«Может, они сегодня не кормлены?»
— Клава! Слышишь, Клава! Подсыпь голубям пшеницы, а то, если их привадят другие, не жди от Лауры пощады.
Женщина, ворча, вылила из таза грязную воду и направилась в кладовую.
Секретарь райкома вошел в комнату и, закрыв дверь, сел за письменный стол.
Долго скрипело перо, смолкая лишь в те минуты, когда он, задумавшись, почесывал концом ручки у себя за ухом. Наконец письмо было написано и вложено в конверт.
Но не успел он запечатать его, как снизу послышался звонок.
Секретарь райкома поднял голову и насторожился:
«Кто это в воскресенье не мог без меня прожить?»
Он вернулся к письму и стал писать адрес на конверте.
«Еще утопит в море девчонку, сумасшедшая!»
Звонок зазвонил снова, протяжно и настойчиво.
Секретарь райкома бросил ручку и нахмурился.
— Клава! Слышишь, Клава! Оглохла ты, что ли?
Женщина, ворча, пошла открывать — приглушенный голос ее доносился до секретаря райкома. А затем послышался лязг железной двери в каменной ограде двора.
— Луарсаб Соломонович дома?
Ответа не было.
