— Тебя спрашивают, почтеннейшая, дома Луарсаб Соломонович или нет?
— В воскресенье и то не дадут человеку отдохнуть, — бормотала женщина.
— Кто там, Клава?
— К вам гость пришел.
— Отчего не поднимается?
— Пусть поднимется. Не взвалю же я его себе на спину!
Секретарь райкома вышел на балкон и с удивлением увидел поднимавшегося по лестнице Вардена.
— У вас тут настоящий рай, Луарсаб Соломонович! Сразу видно, что хозяин — человек со вкусом, — осклабился гость.
Секретарь райкома смерил его взглядом и нехотя, вяло пожал почтительно протянутую ему руку.
— Что это ты спешил как на пожар — не мог подождать до завтрашнего утра?
— Уж вы извините, Луарсаб Соломонович, за то, что побеспокоил вас на квартире. У меня к вам маленькое дело.
Варден посмотрел вниз, во двор, и молча перевел взгляд на секретаря райкома.
Луарсаб в свою очередь покосился на женщину, уткнувшуюся в таз с бельем, и жестом пригласил гостя в комнату.
Опустившись в мягкое кожаное кресло, он кивнул ему на другое такое же, стоявшее напротив.
Тяжелый узбекский ковер с вытканными на нем павлинами, спускаясь по стене от самого потолка, покрывал широкую и низкую тахту и сбегал с нее на пол. Тахта была завалена мутаками и вышитыми подушками разнообразной формы.
В углу, растопырив ноги, траурно чернел рояль, сплошь уставленный поверху безделушками.
Около окна стоял резной книжный шкаф из черного дерева с выстроившимися на полках изданиями классиков марксизма в девственно свежих красных и синих переплетах.
Ворочая шеей из стороны в сторону, рассматривал инструктор дорогие гобелены и картины в тяжелых резных рамах, которыми хозяин дома украсил свое жилище.
Комната напоминала скорее витрину антикварного магазина, чем обыкновенную гостиную.
Секретарь райкома дал гостю время оценить изысканность обстановки и коротко спросил:
— В чем дело?
Варден перевел взгляд с увешанных украшениями стен на их владельца и вздрогнул.
Деловито-холодные глаза Луарсаба Соломоновича неприязненно косились на соломенную шляпу гостя, лежавшую полями вверх на столе.
Варден поспешно пододвинул к себе шляпу, бросил на хозяина смущенный взгляд и замямлил:
— Я все по тому же делу, Луарсаб Соломонович… Все по тому же самому делу… Не вытерпел и вот пришел к вам…
Секретарь райкома сдвинул брови.
— Я ведь, кажется, ясно сказал и вчера и позавчера… Неужели тебе еще недостаточно? Сказано — я уже подобрал человека и дал ему обещание. Нет, Варден, поздно, зря ты побеспокоился. Ничего не выйдет.
— Должно выйти, Соломонич, должно выйти. Разве тот человек лучше меня разбирается в организационных вопросах? Не может не выйти!
— Нет, нельзя. Не могу я оставить его в Райпотребсоюзе, он там провалится и пропадет.
— Не провалится и не пропадет — разве все это не в ваших руках, Соломонич? Я буду работать как вол, я сделаю невозможное. Если потребуете, ночь от дня отличать не буду, верблюжью ношу на себя взвалю… Только не губите меня, Соломонич, дайте мне занять это место!
Раздосадованный такой настойчивостью, секретарь райкома нахмурился.
— Я сказал — и кончено. Для этой работы нужно, кстати, и образование, а ты еще только на второй курс перешел. И неизвестно даже, как перешел, — сдал все предметы на самом деле или иначе устроился. Я ведь тебя хорошо знаю.
Варден схватил свою шляпу, перевернул и поставил ее тульей вверх, затем тульей вниз. После этого вытащил из кармана серый клетчатый платок и вытер себе лоб, а затем почему-то и кожаную ленту внутри шляпы.
— Неужели вы думаете, что он будет работать лучше меня, Соломонич?
— Конечно. А тебя повысят в должности тогда, когда ты станешь зрелым человеком и наберешься опыта. Когда научишься по-настоящему работать и ценить свою работу.
Варден с трудом проглотил слюну.
— Значит, отказываете, Соломонич?
— Как, ты только сейчас узнал мое мнение? Ведь уж вторую неделю ходишь вокруг меня, клянчишь без устали!.. Да, между прочим, изволь, пожалуйста, вовремя являться каждое утро в инструкторскую, наравне со всеми. Не злоупотребляй моим уважением к человеку, который принимает в тебе участие. И не думай, что ты можешь тут побрыкивать по своей воле. Это работа, ответственная работа, а не увеселительное заведение. — Он помолчал немного и закончил с оттенком брезгливости в голосе: — До меня тут дошли еще кое-какие, совсем нехорошие сведения о тебе. Смотри, будь поосторожней!
Варден встал, надел шляпу, потом, поколебавшись, снова снял ее.
Секретарь райкома подумал, что обычаям гостеприимства не следует изменять даже и с таким гостем, как Варден, и достал из маленького изящного шкафчика бутылку коньяку.
— Как говорится, гость от бога. Выпьем по стаканчику?
Варден, не глядя на него, засунул в карман платок, который все еще держал в руке.
— Спасибо, Соломонич, благодарю за ласку.
Он надел слегка дрожащей рукой шляпу и вышел.
3
Бригадир еле протиснулся с толстым своим животом между столбами садовой калитки и окликнул полольщика:
— Здравствуй, Ефрем.
— Здравствуй, Тедо! Где это ты был? Каким ветром тебя сюда занесло?
Бригадир направился к персиковому деревцу у изгороди и присел на увядшую от зноя траву.
— Да вот, пошел поглядеть на ручей. С тех пор как Миха уволился, воды как будто стало поменьше. Габруа говорит, Муртаз кому хочет, тому и дает воду без очереди. Сам будто бы видал.
— Засуха! — коротко отозвался Ефрем, воткнул мотыгу в разрыхленную почву и присыпал землей, чтобы отсыревшая рукоятка не высохла на солнце и не расшаталась.
— Перекапываешь? А что Сабеда сказала? — спросил Тедо, подвигаясь, чтобы дать Ефрему место под деревом.
— А что ей говорить? Начальство мне эту землю прирезало, кто станет Сабеду спрашивать?
— А жалко ее, беднягу. Что у нее есть, кроме этого виноградника? Так и тот урезали!
— Были излишки — вот и отобрали.
— Это само собой — если у кого есть излишки, надо отбирать. Только что ж тебе такие чахлые лозы достались? Есть хоть на них виноград?
— Кое-где есть.
Бригадир снял шапку, вытер потный лоб и прислонился спиной к изгороди из сухих виноградных сучьев.
— Хитер Нико! И Сабеду уязвил в самое сердце, и тебя задобрил.
Ефрем силился понять, куда он клонит.
— Разве он не мог бы найти для тебя где-нибудь полоску получше? — продолжал Тедо. — Но ведь Нико чем дальше, тем больше все только своим родичам гребет, никого, кроме них, за людей не считает.
