В восемь часов пришел Тулубьев. Я был очень занят, и, признаюсь, мне было совсем не до него. Бывший ротмистр заметил это. Посидев минут десять, он стал прощаться.
— У вас есть дела? — спросил я.
— Какие у меня дела! — махнул рукой Тулубьев. — Последнее мое дело — конюхом работал при одной конюшне, да и та работа теперь кончилась, а ухожу потому, что вижу — не вовремя пришел, мешаю.
Мне стало жаль его.
— Дела всегда много, Александр Аркадьевич, и потому я с удовольствием воспользуюсь вашим приходом и отдохну. Пойдемте в столовую, посидим и отужинаем вместе. Согласны?
— Неужели вы мне окажете такую честь? — поднимаясь с места, дрогнувшим голосом спросил Тулубьев.
— Почему бы нет? — в свою очередь переспросил я.
Бывший гусар посмотрел на меня, потом тяжело вздохнул и сказал:
— А как нам здесь врали про вас!.. На что я стреляный воробей, и то поначалу струхнул. А как увидел первого русского — остолбенел, как жена Лота…
— Это почему?
— Растерялся. Погоны увидел, наши российские погоны! Раскрыл рот, стою и ничего не понимаю, а потом подошел к одному офицеру и говорю: «Можно потрогать немного?» А он: «Пожалуйста, говорит, трогайте хоть до вечера». Я тронул — и вдруг как расплачусь… А офицер отодвинулся в сторону и говорит: «Вот так насвистался, папаша». А я с самого утра в тот день ни капельки в рот не брал.
— А вы пьете? — спросил я.
— Пью, — серьезно ответил бывший ротмистр!
— Ну так и идемте в столовую, пропустим перед ужином по рюмочке, — сказал я.
Не знаю чем, но мне очень понравился этот своеобразный человек, один из немногих в этом городе не заглядывавший мне в глаза раболепно и ни о чем не просивший.
— Накройте на двоих, принесите ужин и бутылку хорошего вина, — приказал я вестовому.
Вино было разлито по бокалам, и мы чокнулись.
— За русскую армию, за Россию! — сказал Тулубьев и медленно выпил. — Мне, конечно, трудно говорить о том восторге, какой я испытал, когда увидел, как удирали отсюда немцы. Я сам бежал от Буденного и хорошо помню кошмарную эвакуацию из Новороссийска. Но разве это можно сравнить с тем, что творилось в Германии? Страх, паника, рев, сумасшествие… гомерический поголовный драп, когда в одну ночь пустели города, а хваленые фашистские генералы бежали быстрее своих солдат. На дорогах тысячи брошенных машин, десятки застрявших поездов, нескончаемые вереницы пешеходов. А я смотрю, и в душе гордость растет! Ведь это же наши, русские, гонят фашистов! И радость охватывает, и плакать хочется… Наши, да не твои, ведь ты — эмигрант, а не русский.
— А где вы работали конюхом, Александр Аркадьевич?
— Здесь же, в скаковой конюшне одного местного богача. Однополчанин мой фон Трахтенберг меня туда пристроил, — сказал Тулубьев.
— Как однополчанин? Разве вы служили в германской армии?
— Наоборот. Это он, Трахтенберг, служил в русской армии. Сейчас поясню, как это вышло. Ваше здоровье! — поднимая бокал, сказал бывший ротмистр. — А произошло это так. Отец этого фон Трахтенберга был генерал-лейтенантом старой русской службы и командиром третьего корпуса, расквартированного в районе Киева, а сын его Володька начал служить в нашем, пятом Александрийском гусарском полку корнетом. Так себе парень. Но была у него одна особенность. Своеобразный талант был: любую подпись мог подделать, но как — артистически!..
Я насторожился.
— Командира ли полка, кого-либо из офицеров, даже целые письма под чужую руку писал. Этим и отличался, ну, а офицер был плохой… Одно время у меня в эскадроне субалтерном служил, вот оттуда у нас и знакомство повелось. Дрянцо он был порядочное. И оба они, и отец и сын, такие верноподданные были, такие ревностные русофилы и монархисты, что дальше некуда. Из лютеранства в православные перешли. В тысяча девятьсот четырнадцатом году рапорт на высочайшее имя подали с просьбой свою немецкую фамилию на русскую переделать. Из Трахтенбергов Боголюбовыми сделались, не захотели немцами быть, и говорить только по-русски стали.
А пришла революция — Боголюбовы наши опять Трахтенбергами стали и к Скоропадскому сбежали, а оттуда в Германию. Этот самый корнетишка (папаша-то его вскоре умер) и рекомендовал меня своему приятелю на конюшню. И любопытнейшая деталь — никогда он со мной не разговаривал, а если случалось иногда отдать приказание, то сквозь зубы, да и то по-французски. О том, что он у меня в эскадроне служил, ел и пил за моим столом, — ни слова… Я, конечно, не обижался. На кой это мне черт нужно? Спасибо хоть за то, что пристроил. Коней я люблю, в свое время трех строевых и одну скаковую держал. И в экстерьере, и во внутренних свойствах коня разбираюсь. В полку по этой части авторитетом слыл, и тут мне около лошадей легко и спокойно было. И вдобавок, спасибо ему, один раз в минуту жизни трудную выручил меня этот самый Володька.
— Каким образом?
— Да посадили меня гестаповцы в тюрьму. А он все же похлопотал, позвонил кому следовало, наговорил им, будто я вроде юродивого. Ну и выпустили.
— А за что же вас посадили? — спросил я.
— Ни за что, из-за пустяков. Их, голубчиков, в Сталинграде разгромили, и тут по приказу Гитлера был объявлен всеобщий трехдневный траур. Я, конечно, носить его отказался. Почему я должен оплакивать немцев? Донесли на меня. Сейчас же на цугундер, раз пять на допрос водили, расстрелом путали. Потом на фронт послать хотели. Но Трахтенбергу не очень-то улыбалось, чтобы раздули это дело дальше. Как-никак он же меня тут устроил, и на него могла пасть некоторая тень… а здесь, в Шагарте, у него было огромное влияние. Нажал где нужно — признали юродивым и отпустили на волю. Я вернулся к своим коням.
— А где теперь ваш хозяин?
— Недель пять назад сбежал отсюда и коней своих породистых увел в Ольденбург, поближе к голландской границе.
— А Трахтенберг-Боголюбов?
— А этот здесь. Да, позвольте, всего лишь два дня назад я встретил его у вас в комендатуре. Разряженный, расфранченный и, представьте себе, опять говорит по-русски; носа передо мной уже не задирает и даже за руку поздоровался, по имени-отчеству назвал.
— Был здесь? — переспросил я. — А каков на вид этот господин?
— Высокий, несколько англизированного вида, с прекрасным пробором, вежлив, даже вкрадчив, но держится с достоинством и апломбом. А что такое? — заинтересовался Тулубьев.
— Так, между прочим. А вы не знаете адреса Трахтенберга?
— Знаю. Площадь Людендорфа, четыре, второй этаж.
— Не оказали бы вы мне любезность зайти к господину Трахтенбергу и пригласить его ко мне завтра, к десяти часам утра?
— Охотно. Если надо, я с удовольствием приволоку его сюда, — сказал бывший гусар.
Ужин подходил к концу.
— По стаканчику чаю, — предложил я.
— Никак нет, не имею дурной привычки мешать бабское питье с благородным французским напитком. Вот, если разрешите, выпью еще рюмочку на дорогу, — ответил мой собеседник и медленно выпил рюмку «Мадам Дюбарри».
Мы попрощались, и старый гусар удалился…
Утром он ко мне явился встревоженным.
— Трахтенберга нет! Оказывается, вторые сутки как исчез. Скажите, эта сволочь не напакостила вам?
Не отвечая на его вопрос, я сказал:
— Александр Аркадьевич, зайдите ко мне завтра после полудня. Может быть, вы мне будете очень нужны.
Бывший гусар вскинул голову, вытянул по швам руки и по-солдатски ответил:
