пенсия…
Тарантул поднял с пола поломанные очки, правое стекло треснуло, дужка сломалась. Старческие силы не долги. Он выдавил из бутылки остатки водки себе в стакан, выпил его залпом, влез в овчину и вышел вон.
Счастья не было. Покойная жена не могла родить, резус крови у них был разный — боялись плохого исхода, матушка умерла, а сестра и брат жили правильно. Хмельное тепло иссякло, и того не понимая сам, ближе к ночи он давил на звонок колонии.
— Тебе чего? — обомлели дежурные.
— Жить негде, — крякнул посетитель. — Пустите переночевать…
— Не положено…
— Что случилось? — спросили соседи.
— Тарантул вернулся… Пьяный…
Офицеры рассмеялись.
— В будку к Лорду пойдешь? — сострил караульный.
— Смеёшься, начальник?
— Тогда ступай на шлагбаум до сторожа. На выездные ворота, на базу… Может быть и приживёшься…
Видано ли, чтобы вчерашний арестант в неволю просился? Удивлённый сторож в ночлеге не отказал и не вызвал милицию. Вот и уснул бродяга в его теплушке в поломанном старом кресле, свернувшись калачиком, как во чреве у матери…
А по зоне слух прошёл о великой неправде. Били окна, ломали решётки, швыряли на плац кирпичи и носились по крышам, ломая шифер:
— Пустите братишку домой! Права человеку!..
Шняга седьмая
Сердце админа
А что же я вспомню? — Усмешку
На гадком чиновьем лице,
Мою неуклюжую спешку
И жалкую ярость в конце
Утром старший мастер обнаружил в бытовке постороннего человека, спящего в кресле.
— Выметайся отсюда!
Пнул его ногой и накинулся на дежурного:
— Кто пустил?
Сторож решил оправдаться:
— Живой он всё же — замёрзнет, зима на носу…
Но «беса гнал» начальник: истекал слюной, сморкался и ревел в предутренний город:
— Пьяный не замёрзнет!.. Здесь не ночлежка для бомжей, а зона строгого режима!
На ходу, спотыкаясь, застёгивал Олег Иванович крючки тяжёлой овчины. Полушубок был тесен, давил на плечи, тёр кожу воротником, саднило шею. Морозная свежесть развеяла сны.
— Чтобы духу твоего здесь не было!
Ещё долго стоял в ушах у Олега этот окрик, проводившего его вон человека. Ноги привели в центр города. Около полусотни героев труда равнодушно взирали с Доски почёта на вчерашнего арестанта, ничего не стяжавшего в жизни на общественном поприще. Столоначальники, доноры, металлурги, самые лучшие из лучших выцветали в резкоконтинентальном климате Отчизны. Льготы у них отобрали, но по праздникам, обычно в мае, собирали этих вчерашних героев отобедать в центральной столовой города, где тешили их самолюбие торжественными речами, подогревающими гордость. Из года в год седые конферансье патетически повторяли одни и те же восторженные рассказы о трудовой и воинской доблести каждого подопечного. Специально приглашённые артисты кланялись в пояс и просили прощения за то, что нет такой благодарности, которой можно было бы оплатить им гражданский подвиг. Замечу, что отпущенные на это бюджетные деньги делились в тайне, не доходя до виновников торжества в полном объёме. Старый, каким- то чудом, сохранившийся пригласительный билет на бал ветеранов ещё висел на информационном щите перед входом в здание администрации города, дрожал на ветру, напоминая ротозеям о некогда успешно прошедшем благотворительном мероприятии.
— Худой бюджет, а холодильники наши полны, — любил пошутить городничий, поглаживая живот в интимной обстановке, после проведения подобного обеда.
На здании мэрии двое рабочих крепили герб города. Промышленные альпинисты покачивались на верёвках под свежим флагом России, сверлили стену, вживляли в неё болты, примеряли изделие. Ими дирижировал мастер. Складывая ладоши рупором, орал хрипловатым басом:
— Олухи вы небесные!.. Лодыри… Правее, правее. Вот так, вашу мать, — поучал их прилюдно, отрабатывая оклад. Его «козлили» взаимно с высот администрации города.
— Мокрая курица!.. Дармоед! Захребетник!
Один из рабочих в сердцах запустил в горе-начальника кусок отслоившейся штукатурки. Мастер отпрыгнул в сторону и буркнул, обращаясь к прохожим:
— Я закрою тебе наряды, мокрая курица! Запоёшь в конце месяца… Иж ты, убить меня хотел…
Удивлённый Олег Иванович глазел на невиданное доселе ремесло, слушал «деловую» перебранку специалистов. Думая, как ему прожить на воле дальше и дольше, где работать и спать после работы, решился штурмовать оплот городничего. Не верил, однако, что примет участие в его судьбе охмуренный делами админ, но, проскочив через ограждённую висунами территорию, ворвался в вестибюль.
— Чтобы не корить себя за бездеятельность, — неуверенность в завтрашнем дне тиранила душу.
Мог ли он знать, что ремонтные мероприятия проводились строителями в приёмные гражданские дни — по средам, что верёвка безопасности отпугивала людей? Паломникам давали от ворот поворот, а утомлённый мэр получал передышку среди недели от повседневных забот. Зычный голос стреножил беднягу.
— Иди сюда, блудный сын!
На лестничном марше чернел могучий детина.
— Бодибилдинг, — шарахнулся старик обратно к двери, ведущей на улицу. Голова покрылась испариной. Подвязанные на затылке очки ослабли, соскочили на грудь, душа умчалась в пятки.
— Стоять!.. Не обижу!..
Когда они поменялись местами к источнику света, Олег успокоился. Свирепая физиономия улыбалась ему до ушей.
— Куда ты прёшься, овчина?
Это был майор Вислоухов — диссидент милицейского цеха города. Недавно его повысили в должности, а ныне, он пришил на китель новые погоны. Ох, как не хотел этого видеть генерал — «хозяин милиции», но городничий настоял на проявлении справедливости: бескорыстие участкового и оперативный сыск собаки тронул душу мэра. Новоявленного майора назначали начальником кинологической службы. За неимением кормов и питомцев эта штатная единица оказалась свободной, — все служебные собаки передохли от голода ещё во времена первой шоковой терапии, той самой радикальной экономической реформы Гайдара, направленной на оздоровление экономики государства, на вывод её из кризиса. В здании мэрии для нового сотрудника освободили кабинет, дали ему компьютер, и уже больше месяца Вислоухов глядел «порнуху» да гоготал, гоняясь по виртуальным мирам за виртуальными бандитами.
