Конфуция, в то время как другие конструируют самолеты. Это было в апреле, и отец уже заплатил за мое обучение до конца года. И все же я ушел из деревенской школы и сделал все, чтобы убедить отца отдать меня в общеобразовательную школу. Я пытался уговаривать и дедушку, и даже дядю. Но для того, чтобы перейти в обычную школу, мне нужно было сдать экзамен, а для подготовки к нему надо было ходить на подготовительные занятия. Я уговорил одного из младших двоюродных братьев пойти туда вместе со мной, и мы вместе поступили в частную школу Вонбон, чтобы подготовиться к экзамену и перейти в начальную общеобразовательную школу.
На следующий год, когда мне исполнилось четырнадцать, я сдал экзамен и поступил в третий класс школы в Осане. Я поздно начал, но, набросившись на учебу, смог перешагнуть сразу в пятый класс. Школа в Осане находилась в восьми километрах от нашего дома, но я никогда не пропускал уроки и не опаздывал. Каждый раз, когда по пути в школу я поднимался на гору, меня уже ждала там группа одноклассников. Однако я шагал так быстро, что им приходилось чуть ли не бежать за мной, чтобы не отстать. Так мы и ходили по горной дороге, по которой, по слухам, время от времени прогуливались тигры.
Школа принадлежала национально-освободительному движению и была основана Ли Сын Хуном, активистом Движения за независимость. Мало того, что там не преподавали японский язык, — ученикам вообще запрещалось говорить на нем. Но я придерживался другого мнения и был убежден, что для победы над врагом мы должны знать о нем как можно больше, поэтому, сдав еще один вступительный экзамен, перешел в четвертый класс общеобразовательной школы Чонджу. В таких школах все занятия проводились на японском языке, поэтому я выучил всю катакану и хирагану[7] за ночь перед первым учебным днем. Я не знал ни слова по-японски, поэтому собрал все учебники с первого по четвертый класс и выучил их примерно за две недели. Благодаря этому я начал понимать язык.
К моменту окончания начальной школы я уже бегло говорил по-японски. В день выпуска я даже вызвался произнести речь перед высокопоставленными гражданами Чонджу. Обычно в таких выступлениях ученики благодарят за поддержку своих учителей и школу. Однако я вместо этого обратился по имени к каждому из учителей и раскритиковал их, высказав все, что думал о ведении дел в школе. Я говорил о том, что мы живем в особую эпоху, а также об ответственности, которую должны взять на себя влиятельные люди общества. Весь этот монолог я произнес на японском.
«Японцы должны собрать свои вещи и как можно скорее убраться в Японию! — говорил я. — Эту землю оставили нам наши предки, и здесь должны жить все будущие поколения нашего народа».
Я произнес эту речь перед начальником местной полиции, главой округа и мэром города. В духе брата дедушки, Мун Юн Гука, я публично высказал все, о чем другие не осмеливались говорить. Люди были в шоке... Покидая сцену, я видел, как бледнеют лица слушателей.
Тогда мне это сошло с рук, однако проблемы начались потом. С того дня японская полиция внесла меня в список тех, за кем нужен глаз да глаз, и стала следить за мной, доставив мне массу неудобств. Позднее, когда я захотел отправиться в Японию для продолжения учебы, начальник полиции отказался поставить печать на нужной мне бумаге, из-за чего у меня возникли проблемы. Он отнесся ко мне как к опасному субъекту, которого нельзя пускать в Японию, и отказался поставить печать на моем документе. Мне пришлось долго спорить с ним, и в конце концов я убедил его поставить нужную мне печать. Лишь после этого я смог отбыть в Японию.
ГЛАВА 2
СЛЕЗЫ, ПОТОКОМ ЛЬЮЩИЕСЯИЗ СЕРДЦА
На перепутье между страхом и вдохновением
Становясь старше и взрослея, я стал все чаще задаваться вопросом: кем я стану, когда вырасту? Мне нравилось наблюдать за природой и изучать ее, и я думал, что неплохо было бы стать ученым- натуралистом. Однако затем я передумал, увидев, как японские колониальные власти зверски грабят и разоряют народ. Жизнь людей была такой тяжелой, что им не хватало средств даже на еду. Я понял, что в качестве ученого — даже если я получу при этом Нобелевскую премию — мне все равно не облегчить участь страдающего народа.
Именно тогда я и решил стать человеком, который осушит слезы людей и утешит их страдающее сердце. Лежа на траве в лесу и слушая пение птиц, я размышлял: «Нам нужно сделать наш мир таким же теплым и ласковым, как эти песни! Я должен помочь людям расцвести и стать прекрасными и ароматными, как цветы». Я не знал, какая профессия подойдет мне для этого, но был твердо убежден, что должен стать тем, кто принесет людям счастье.
Когда мне исполнилось десять лет, моя семья приняла христианство благодаря брату моего дедушки, Мун Юн Гуку, который служил священником и вел глубокую и искреннюю жизнь в вере. С тех пор я начал активно посещать церковь, не пропуская ни недели. Если я опаздывал на службу хотя бы на пару минут, мне было так стыдно, что я не мог поднять головы. Я не знаю, что именно вдохновило меня в столь юном возрасте на такое отношение, но к тому времени Бог уже занимал важное место в моей жизни. Я все серьезнее задумывался над вопросами жизни и смерти, а также над причинами страданий и горестей человечества.
Когда мне исполнилось двенадцать, я стал свидетелем перезахоронения останков моего прадеда. Обычно такие события посещают лишь взрослые члены семьи, но мне так хотелось узнать, что же происходит с людьми после смерти! И я упросил родителей взять меня с собой. Когда могилу раскопали и я увидел останки, мне стало плохо от ужаса. После того как взрослые провели торжественную церемонию и вскрыли могилу, в ней оказался лишь тощий скелет. Он ни капельки не был похож на моего прадеда, каким его описывали мама с папой. Там не было ничего, кроме жутких побелевших костей.
Я не сразу отошел от шока при виде прадедушкиных останков. И это заставило меня задуматься: «Когда-то мой прадед выглядел так же, как мы. Выходит, мои родители после смерти тоже превратятся в груду побелевших костей? И меня самого ждет такая же участь? Да, всем нам суждено умереть, но что будет потом? Неужто мы будем лежать вот так и ни о чем не думать?» Эти вопросы не выходили у меня из головы.
Примерно в то же время у нас дома начали происходить странные вещи. Я хорошо запомнил один такой случай. Когда в нашей семье ткали ткани, из прялки вытаскивали обрывки ниток и складывали в глиняный горшок, пока не набиралось достаточно ниток для полноценного рулона ткани. Из этих обрывков ткали йеджан — особую ткань для свадебных нарядов детей, вступающих в брак. Так вот, однажды вечером мы обнаружили, что все эти нитки развешаны на ветвях старого каштана в соседней деревне! Из-за них дерево стало почти белым. Мы не могли понять, кому понадобилось стащить нитки из горшка, отнести их к каштану, росшему в соседней деревне (расстояние весьма неблизкое, кстати!), да еще и развесить их по всему дереву. Непохоже, что все это могло быть проделано руками человека, и этот факт страшно перепугал всю деревню.
Когда мне исполнилось шестнадцать, у нас в семье случилась трагедия: за один год умерло пятеро моих младших братьев и сестер. Горе родителей, потерявших пятерых из тринадцати детей за столь короткое время, не описать никакими словами... Смерть косила всех подряд, и даже у наших родственников полег весь скот. У нас в одночасье околела совершенно здоровая корова, а у соседей одна за другой умерли несколько лошадей. Еще в одном доме за ночь умерли семь свиней.
Я думаю, что страдания одной семьи были тесно связаны со страданиями всей страны и даже мира. Мне было все невыносимее видеть отчаяние корейского народа под тираническим гнетом японской оккупации. Людям не хватало еды, и порой им приходилось собирать траву и обдирать кору с деревьев, чтобы сварить все это и хоть как-то наесться. Казалось, что войнам в нашем мире не будет конца.
К тому же в одной из газет я прочел о самоубийстве школьника-подростка, который был моим ровесником. «Зачем он умер? — спрашивал я себя. — Что заставило такого молодого парня наложить на себя руки?» Эта новость глубоко потрясла меня, словно это случилось с близким мне человеком. Над
