Через пять минут – в самом разгаре радостного дня, когда шоколадного цвета молодые девушки уже раскинулись на махровых полотенцах вдоль мутной от мазута и пестрой от оберток Москвы-реки с целью загара и привлечения к себе мужского внимания, – из дома 18 дробь 2 по Неопалимовскому переулку двое здоровенных мужиков в белых халатах вынесли носилки, на которых лежала кудрявая, тремя одеялами накрытая Наталья Чернецкая, и запихнули их в машину «Скорой помощи». Следом за носилками в эту же машину влезла ее мать Стеллочка с мужем своим, гинекологом Чернецким, так и не снявшим маски. Марь Иванну они с собой в машину не взяли, прямо перед ее носом захлопнули дверцу, и страшно было лицо брошенной на тротуаре несчастной, может случиться, что и в смерти любимой Наташечки своей виноватой старухи.
Когда маленькая Чернецкая очнулась после наркоза, рядом с ней никого не было, кроме одинокого ангела в золотых кудрях. Ангел немножко, как показалось маленькой Чернецкой, возвышался над полом, как и полагается ангелу, слегка парил над ним и то ли играл на лютне, то ли еще что-то делал, но только руки его двигались медленно и методично, а склоненная голова с маленькой белоснежной шапочкой на затылке была повернута профилем к Чернецкой, и она с удивлением узнала знакомые черты, потому что много раз видела их на картинке с подписью: «Ангел уносит душу Тамары в рай». Картинка была на шестой странице второго тома полного собрания сочинений Лермонтова в двух томах, принадлежащего деду Чернецкой, отцу ее родного отца, гинеколога.
«Вот и пусть, – удовлетворенно подумала Чернецкая и, шевельнув горячей своей ногой, почувствовала боль в низу живота, – пусть теперь за мной все ухаживают...»
Сквозь приятный, слегка желтоватый туман она вспомнила, что был Орлов и она каждый день целовалась с ним, обнималась и все вообще в глубоком лесу, вспомнила, что у нее ничего не началось и тогда Марь Иванна повела ее к какой-то... как ее... с козлами и распухшим ртом, которым она все время хохотала... Еще был мешочек, голубой, с синими цветочками, и в нем лежала толченая трава... Эту траву... глот, глот... Да, так старуха велела: глот, глот... От обиды на старуху и Марь Иванну глаза у маленькой Чернецкой налились слезами, и она тихонечко всхлипнула. Ангел повернул к ней все свое круглое безмятежное лицо.
– Проснулась? – звонко спросил ангел. – Живот болит?
– Где я? – пробормотала Чернецкая, силясь разобрать, где кончается золото ангельских волос и начинается что-то другое, черное, но с золотом в середине. – Куда меня привезли?
– Ты у нас, – так же звонко ответил ей ангел. – У отца своего, у папки.
– Я что, в больнице? – спросила Чернецкая и поняла, что черным было дерево за окном, а золотым – солнце, горящее сквозь его листву. – А вы кто?
– Я? – загадочно и неторопливо усмехнулся ангел. – Я вообще-то санитарка, но учусь на медсестру. Зоя Николавна. Вот кто я. – И поджал, как показалось Чернецкой, розовые губы свои так, словно разозлился.
– А где папа? – спросила Чернецкая.
– Сейчас позову, – откликнулся ангел и, положив на столик рядом с Чернецкой ворох бинтов, которые он, оказывается, разматывал, перелетел к двери, отворил ее и исчез.
Бедная Чернецкая закрыла глаза.
«Ни за что не скажу им, что это я была беременная, – сообразила она. – Пусть думают что угодно...»
– Проснулась она, проснулась, – зашептал ангельский голос над кроватью. – Ты с ней сам заговори...
К кому это было обращено, Чернецкая не поняла. Не к отцу же ее, заведующему отделением! Но вслед за ангельским голосом раздалось сердитое покашливание именно ее отца, которое ни с чем на свете нельзя было перепутать.
– Наташа! – строго и испуганно произнес отец. Чернецкая приподняла загнутые в уголках ресницы.
– Вот, – дрогнувшим голосом сказал гинеколог Чернецкий, – мы сумели спасти тебя. По счастью, ты не успела уехать на дачу, потому что если бы кровотечение открылось там, за городом... – Он шумно сглотнул слюну. – Страшно подумать, что могло бы случиться...
Он снова шумно сглотнул.
– Я сейчас разбужу маму, она заснула у меня в кабинете, очень нервничала, пока шла операция, и я хотел бы, чтобы ты определенно и честно рассказала маме, каким образом ты дошла до такой... – Гинеколог беспомощно закашлял. – Как ты забеременела в четырнадцать лет и от кого. – Он сморщился от стыда. – Как все это, в общем, происходило.
Чернецкая помертвела.
– Ничего я не беременна, – пробормотала она и всхлипнула. – Что ты, папа... Можно я еще посплю?
– Пусть поспит, – шепнул золотоволосый ангел, санитарка. – Наркоз не отошел.
– Да, – с мукой в голосе согласился Чернецкий, – пусть спит.
Дочь его закрыла глаза и сделала вид, что заснула. На самом деле она, разумеется, притворилась и совершенно неожиданно разглядела сквозь ресницы, как Зоя Николавна, тонкая, как иголка у шприца, резким движением откинула назад золотистые локоны и вдруг впилась всем своим ангельским тельцем в солидного гинеколога Чернецкого. Он было отпрянул. Чернецкая заметила, как отец сделал торопливое движение прочь от Зои Николавны, но та была настырна, не позволила ему от себя отодвинуться и прилепилась к заведующему отделением еще крепче.
– Сумасшедшая, – хрипнул он, – ты что, не понимаешь, что я тут чуть с ума не сошел...
– Да ведь все обошлось, – прошелестел ангел, – дай я хоть разок поцелую...
И она, как искрами, осыпала гинеколога поцелуями. Обеими руками он быстро схватил ее золотоволосую голову и прижал свои губы к ее губам. Сколько длился поцелуй, отвратительный для едва отошедшей от наркоза дочери, трудно сказать, но, во всяком случае, Зоя Николавна не сразу отпустила заведующего и еще успела напеть ему в ухо, что она его любит, любит, любит, потому что он такой зайчик.
«Оспо-о-ди-и-и!» – заорала бы Марь Иванна, случись ей это услышать.
– Зоя, я тебя прошу, – отдирая от себя влюбленную девушку, сказал заведующий отделением. – Я прошу: без глупостей. Сейчас сюда придет она, – гинеколог беспомощно сморщился, – и я бы не хотел, чтобы ты...
Ангел опустил голову, и маленькая, притворившаяся спящей Чернецкая услышала заупрямившийся скрип капроновых чулок.
– Поговорим завтра, – сказал отец, вышел и через две минуты вернулся вместе с разлохмаченной матерью Стеллочкой.
– Наташа, – ахнула Стеллочка, дотронувшись до горячего лба маленькой Чернецкой, – ты спишь?
– Как вы думаете, что она еще может делать? – язвительно спросила санитарка Зоя Николавна. – Она тут у вас десять литров крови потеряла!
Стеллочка пошатнулась.
– Потому что за детьми смотреть надо, – посоветовала дерзкая санитарка, – не все на домработницу спихивать!
Гинеколог Чернецкий сердито закашлялся:
– Зоя, там вас, кажется, спрашивали в шестой палате...
Золотоволосая Зоя Николавна хмыкнула и вылетела, стукнув дверью. Маленькая Чернецкая твердо решила не просыпаться, но мать ее Стеллочка громко сказала:
– Наташа, мы с папой должны знать, как это случилось. Ты же не спишь, я вижу.
Измученная Чернецкая оборотила на родителей удивленные глаза.
– Я ничего не знаю.
– Я все равно найду, кто это сделал, – мрачно вмешался отец и содрогнулся: увидел, наверное, мысленным своим родительским взором, как дочь его только что лежала перед ним на столе, окровавленная...
«О-о-осподи-и-и!» – опять-таки заорала бы Марь Иванна, доведись ей пережить то, что он только что пережил.
– Если это твой одноклассник, мы скроем то, что случилось, – сказала Стеллочка. – И никакого суда не
