– И я из семьи эмигрантов, – мягко возразил Ушаков.
– История такая, – не слушая его, продолжала Надежда. – Ярмарка в Париже, ежегодная литературная ярмарка, которая всегда в конце марта. Слыхали?
– Да. Но я, правда, довольно далек…
– Да слушайте вы! – перебила она. – Вам будет над чем задуматься, а то вы доверчивы больно! Работаю я на этой выставке переводчицей, меня попросили. И вдруг такое событие: приглашают русскую писательскую делегацию во дворец к президенту! На встречу президента Ширака с президентом Путиным. Роскошные пришли приглашения. Каждому писателю – в собственные руки. С золотыми буквами и красной ленточкой. Вы бы как отреагировали?
Ушаков пожал плечами.
– Вот, вот! Некоторые тоже засомневались. Зачем нам к президенту, унижаться, мол, терять достоинство, мы все, мол, свободные люди, нас тут на козле не объедешь… Но все же пошли. Я сидела в автобусе рядом с этой писательницей… как ее? Толстая такая, фамилия на «о», вся извелась за Украину… Она мне говорит: «Вы зачем едете?» Я, говорю, на работе. А вы зачем? Могли бы сейчас в Лувр пойти! «Что вы, – говорит, – какой Лувр! Это же историческое событие! Когда я еще во дворец попаду?» Ну, едем. Паспорта сдали ведущему. Весь Париж перекрыт, один наш автобус летит на всех парусах плюс, конечно, полиция. И сзади, и спереди. Приезжаем. Вы сами-то, – Надежда недоверчиво покосилась на Ушакова, – сами-то бывали во дворце?
– Я – во дворце? – искренно удивился он. – Ни разу. Зачем мне?
– Красивое место, – сдержанно похвалила Надежда. – Все окна открыты, в саду все цветет, везде зеркала. Красиво, со вкусом. Входим в залу. Ни Путина там, ни Ширака. Задерживаются, дела. Пресса, правда, уже собралась. Официанты с подносами. На подносах всякая чепуха. Ну, вы же знаете, как это бывает: бутербродики, маслинки. Вино очень легкое. Это понятно: русские писатели! Надерутся – потом костей не соберешь!
– А как они выглядели? – поинтересовался Ушаков.
– Прилично, – вздохнула Надежда. – Мужчины – прилично: в костюмах, в рубашках. Вспотели все, жарко. Один так вообще с перепоя – прозаик, но тоже в прекрасном английском костюме. Там многие запили, в этом Париже. А что? Понимаю! Уж больно все сытно! Быков, правда, явился в джинсах, но ему можно: он выглядит сам как Людовик. Хоть в джинсах, хоть в плавках. Видали портреты?
– Портреты Людовика?
– Быкова! Димы! – вспыхнула Надежда. – Умен. Остроумен! Короче, Людовик! Ну, это природа… А женщины… Что вам сказать? Маринина пришла, как учительница младших классов, на затылке – пучочек, юбочка, блузочка. Славникова – нарядная, в черных ажурных чулках. Остальные – так себе. Но я не об этом. Стоим, нервничаем. Такое чувство, что все наши разговоры прослушиваются.
– А вы говорили о чем-то серьезном?
– Не помню, не помню! – отмахнулась она. – О чем говорить? Я стояла с Марининой, и она все вздыхала. Что вы, говорю, Саша, вздыхаете? Она говорит: «Не люблю я дворцы! Ох, я не люблю, ненавижу! Домой хочу! К кошкам!»
– У нее кошки?
– Ну, раз говорит, значит, кошки. К ней в душу не влезешь! Вам не интересно?
– Нет, очень!
– Ну, ждем, – вздохнула Надежда. – Вдруг говорят: «Приехали!» Мы все побледнели. Входят Путин с Шираком. Ширак – длинный, Путин – короткий. Он короткий-то короткий, но бицепсы у него – дай боже всякому! Железный мужчина. Вот так сложил руки, – она показала как. – Все бицепсы вздулись. А наш – размазня. Только волосы красит. Француз есть француз. Что поделаешь, правда? Встали на возвышение. Сначала Путин начал речь говорить.
– А переводил кто? Вы?
– Нет, я на подхвате. Свои переводили.
– И что он сказал?
– Сказал, что шесть раз прочитал «Мушкетеров»! – огрызнулась Надежда. – Что он мог сказать? Он не для литературных споров в Париж приехал! Потом стал Ширак говорить. Тоже что-то в таком роде. И вдруг… – Надежда замолчала. – И вдруг я гляжу – и что вижу? Там была одна, вроде как писательница. Из здешних, из Штатов. Зачем вам фамилия? Вы все равно не знаете. Из русских, ну, из эмигрантских. Ее сейчас очень толкают, печатают. Жевала она, значит, жвачку.
– Жвачку? Во дворце? – засмеялся Ушаков.
– А где же? Жевала с автобуса, сплюнуть забыла! Воспитание! И вдруг я вижу, как она тихонечко свою эту жвачку из рта – тьфу! В малюсенький шарик скатала и – на пол. Сама отошла! Мол, моя хата с краю!
Ушаков расхохотался, Надежда горестно поглядела на него.
– Такая вот форма протеста! А может, вообще родилась хулиганкой! Полы там – как зеркало! На таких полах стоять страшно, а не то что жвачку на них плевать! А рядом Маринина. В туфельках! Саша. Она, значит, шаг – и на жвачку! О боже! Стала отдирать. Еле отодрала. Ругается, прямо чуть не плачет. А я вижу и молчу. Что я могу поделать? Не ползать же мне по дворцу на карачках! Вокруг президенты! Потом смотрю: Виктор. Ну, вы его тоже не знаете, он про красавиц пишет. Известный писатель, недавно женился. На куколке просто! В серебряных шортиках, всюду косички! Он сам – сын разведчика. Тоже не шутка! Так Виктор принес во дворец свою книгу. Она только вышла. Хотел ее Путину, значит, с Шираком. Donner en souvenir![47] А сам – р-раз! И в жвачку!
Ушаков вытер слезы, выступившие от смеха. Надежда хихикнула.
– Так вся великая наша литература на проклятую жвачку и начала спотыкаться! Один отдерет, другой – вляпается! А эта стоит, эмигрантка, которая себя писательницей считает, отошла в сторонку и смотрит в окошко на розы! Убила бы просто! Взяла б и убила!
Анастасия Беккет – Елизавете Александровне Ушаковой
Москва, 1934 г.
Патрик отправил все материалы в Лондон под псевдонимом, и вчера в газете «Лондон пост» появилась первая публикация и несколько фотографий. Посылаю тебе, Лиза, отрывок из этой публикации – рассказ одного молодого учителя, с которым Патрик встречался на Кубани. Он ничего не изменил в этом рассказе, нисколько не приукрасил его, но ты увидишь, что это человек грамотный, и язык его, конечно, отличается от языка простого крестьянина.
