Если у вас есть лишние деньги и вы скажете, что безвозмездность моих услуг не дает вам покоя, — пожертвуйте эти деньги какой-нибудь благотворительной организации. Скажем, Обществу защиты животных или Фонду воспитания сирот автокатастроф. Куда угодно. Таким образом ваше моральное бремя в какой-то мере облегчится.
Она скривилась и, глубоко вздохнув, безмолвно опустила конверт в ридикюль. После чего положила вернувший себе пухлость и успокоенность «Луи Вуитон» на прежнее место. Коснулась рукой переносицы и посмотрела на меня, как на собаку, которая не бежит за брошенной палкой.
— Действия, которые вы намерены предпринять? — отчего-то сухо произнесла она.
Я кивнул и положил очинённый карандаш в пенал.
Женщина на острых шпильках проводила меня к пролетам лестницы дома между двадцать четвертым и двадцать шестым этажами. Показала дверь своей квартиры (номер 2609), затем дверь квартиры свекрови (номер 2417). Два этажа соединялись широкой лестницей. Туда-обратно даже медленным шагом — от силы пять минут.
— Муж решил купить квартиру в этом доме отчасти из-за широкой и светлой лестницы. В большинстве высотных домов они сделаны небрежно. Широкие лестницы требуют много места, почти никто из жильцов по ним не ходит, все ездят на лифте. Поэтому застройщики все свои силы бросают на более заметные места. Например, выкладывают холлы роскошным мрамором или оборудуют библиотеки. Однако муж мой считал, что лестница важнее всего. Лестница — это своеобразный позвоночник здания.
Лестница действительно была внушительной. На площадке между 25-м и 26-м этажами стоял трехместный диван, на стене висело большое зеркало. Имелась пепельница на подставке, а также горшки с декоративными цветами. Сквозь широкое окно виднелись голубое небо и одинокие облачка. Но открыть его было невозможно.
— Столько места есть на каждом этаже? — поинтересовался я.
— Нет. Рекреации оборудованы по одной через пять этажей. На каждом этаже такого нет, — сказала женщина. — Хотите осмотреть квартиру свекрови?
— Нет, думаю, пока такой необходимости нет.
— После необъяснимой пропажи мужа свекрови стало совсем плохо, — сказала женщина. И слегка потрясла рукой. — Сильный шок. Что тут говорить.
— Разумеется, — согласился я. — Надеюсь, в ходе расследования я вашу свекровь не потревожу.
— Буду вам признательна. И еще — прошу держать это в секрете от соседей. О пропаже мужа я никому не говорила.
— Понял, — сказал я. — Кстати, госпожа, вы сами обычно ходите по этой лестнице?
— Нет, — ответила она. И, будто бы я ее в чем-то обвинял, приподняла брови. — Обычно я езжу на лифте. Когда мы с мужем выходим вместе, я посылаю его вперед по лестнице. Встречаемся в нижнем вестибюле. Возвращаясь домой, я первой поднимаюсь на лифте, а спустя какое-то время приходит он. В туфлях на шпильке ходить вверх-вниз по лестнице и опасно, и телу не на пользу.
— Пожалуй.
Я сказал ей, что хочу в одиночестве кое-что проверить, и попросил сказать привратнику, что снующий по лестнице между 24-м и 26-м этажами человек ведет следствие страхового характера. Прими он меня за домушника и вызови полицию, неприятностей не миновать. Ведь у меня нет того, что можно назвать статусом.
— Предупрежу, — ответила она. И, агрессивно цокая шпильками, удалилась вверх по лестнице.
Но и после того, как она пропала из виду, стук шпилек отдавался в пространстве, словно гвоздем приколачивали несчастливое объявление. Однако вскоре стук затих и воцарилась тишина. Я остался один.
Я раза три пешком спустился и поднялся между 26-м и 24-м этажами. Сначала — с обычной скоростью шагающего человека, а остальные два раза — медленно и внимательно оглядывая все вокруг. Я сосредоточился, стараясь не упустить ни единой мельчайшей детали. Почти не моргал. Все происходящее оставляет после себя знаки. Выявить их — моя первоочередная работа. Однако лестница была прибрана так тщательно, что не осталось никакого мусора. Ни малейшего пятнышка, ни единой вмятины или царапины. Даже в пепельнице ни окурка.
Устав наконец ходить, почти не моргая, я присел на диван на площадке для отдыха. Не очень дорогой диван — простой, обтянутый синтетическим покрытием. Но похвалы заслуживало одно то, что на лестничной площадке поставили такую, казалось бы, бесполезную вещь. К стене прямо напротив дивана прикреплено большое трюмо, зеркало отполировано до блеска. И свет струился из окна под самым подходящим углом. Некоторое время я разглядывал себя. Не исключено, что и пропавший в то воскресенье трейдер так же рассматривал здесь собственный облик. Еще не бритый собственный облик.
Я-то как раз побрился, но волосы у меня уже отросли. Торчали из-за ушей, как у только что переплывшей реку длинношерстной охотничьей собаки. Нужно срочно в парикмахерскую. Да уж… брюки и носки не подходят по цвету. Никак не мог найти носки в тон. Никто ведь меня не осудит, если я наконец-то соберу все в кучу да постираю. А в остальном я выглядел как обычно. Сорок пять лет, холост. Ни к ценным бумагам, ни к буддизму интереса не питаю.
«Кстати говоря, Поль Гоген тоже торговал акциями, — подумал я. — Но всерьез решил заняться живописью и однажды, оставив жену с ребенком, в одиночестве уехал на Таити. А может быть…» Но даже Гоген не оставлял кошелька, а существуй в те времена «Америкэн экспресс», не забыл бы прихватить карточку. Ехать ведь не куда-нибудь, на Таити. К тому же вряд ли он пропадал, наказав жене: «Я возвращаюсь, напеки оладий». Даже в пропажах должна быть какая-то система.
Я встал с дивана и поднялся по лестнице еще раз, теперь уже с мыслями об оладьях. Сосредоточившись до упора, представил: я — сотрудник компании ценных бумаг, мне сорок лет, сейчас воскресное утро, на улице льет дождь, и я собираюсь вернуться домой к завтраку с оладьями. Постепенно мне очень серьезно захотелось оладий. Еще бы, с самого утра я не ел ничего, кроме одного маленького яблока.
Я даже подумал, не сходить ли прямо сейчас в «Дениз» поесть оладий, припомнив, что по пути сюда видел у дороги вывеску. Рукой подать. Оладьи в «Денизе» нельзя назвать вкусными (и качество масла, и вкус кленового сиропа ниже предпочитаемого мною уровня), но я был готов стерпеть даже это. Признаться, их я тоже очень люблю. Во рту вкрадчиво закипела слюна. Однако я покачал головой и стойко изгнал все мысли об оладьях. Вроде как распахнул окно и разогнал тучки сумасбродной идеи. А на самого себя прикрикнул: «Оладьи будешь есть после. Тебе и так есть чем позаниматься».
— Надо было задать ей вопрос, — пробурчал я себе под нос, — есть ли у мужа хобби. Может, он тоже писал картины.
Однако мужчина, любящий рисовать до такой степени, что готов, бросив семью, уйти из дому, вряд ли будет по воскресеньям спозаранку ездить на гольф, тут же усомнился я. Можно ли представить, как переобутые в туфли для гольфа Гоген, Ван Гог и Пикассо, опустившись на колени, увлеченно считывают рельеф грина десятой лунки? Нельзя. Супруг просто исчез. Между 24-м и 26-м этажами. Наверняка при совершенно непредвиденных обстоятельствах (ведь его первейшие на тот момент планы — поесть оладьи). Хорошо, будем отталкиваться от этой версии.
Я опять присел на диван, посмотрел на часы. Час тридцать две. Закрыв глаза, собрал сознание в особой области мозга. И, ни о чем не думая, вверил себя зыбучему песку времени. Не шелохнувшись, позволил его течению унести себя куда-нибудь. Затем открыл глаза и посмотрел на часы. Стрелки показывали без трех два. Двадцати пяти минут как не бывало. «Неплохо, — подумал я, — правда, толку никакого. Но совсем неплохо!»
Я еще раз посмотрелся в зеркало. Там отражался я сам — такой, как всегда. Поднимаю правую руку, отражение — левую. Я поднимаю левую — оно правую. Показав, что опускаю правую, тут же опускаю левую, а оно, делая вид, что опускает левую, тут же опускает правую. Нет проблем. Я поднялся с дивана и, прошагав двадцать пять этажей, спустился в вестибюль.
С тех пор каждый день около одиннадцати я посещал эту лестницу. Познакомился с привратником (принес ему в подарок сладости) и стал свободно проходить в дом. Пролет между 24-м и 26-м этажами исходил раз двести. А когда уставал, садился на диван, разглядывал небо в окне, проверял в зеркале, как выгляжу. Я сходил в парикмахерскую, коротко постригся, начал стирать вещи, не откладывая на потом, и
