Кешка не понял смысла сказанного, но видел, как присутствующие смеялись и истолковал это в свою пользу. Драться и смеяться одновременно люди не могут – это Кешка уже знал. Сам Кешка мог. Он научился этому у Друга.
Высокий, сумрачный человек, как-то неловко скроенный в пояснице, напоминающий человеческую тень на потолке охотничьей избушки, вошел в комнату через еще одну, уже отмеченную Кешкой дверь.
– Не трогать его, – негромко сказал он. – Пускай обживется. Дальше посмотрим. Если и вправду дурка – избавимся. Но есть тут кое-что непонятное. Будем делать посмотреть – ясно? И не задирайте его, у него реакции… странные… Слышь, Придурок, – обратился он к Кешке. Кешка сразу насторожился, потому что почувствовал «значительность» вновь пришедшего. – Я – Алекс. Если будут обижать тебя, обращайся ко мне. Жить тебе негде, зима на носу, холодно, понимаешь? – Кешка кивнул. – Вот. Поживешь у нас. Что делать – тебе скажут. Жратвы у нас вдоволь. И тепло. Понял, как будет?
– Да, – сказал Кешка, сразу согласившись.
В Алексе было что-то такое, что вызывало желание подчиниться прежде, чем обдумал его слова. Но в глубине души Кешка все время помнил о том, что он сможет, если захочет, убежать отсюда. Сомнений в этом у него пока не возникало. Несмотря на присутствие Алекса.
– Вот и хорошо, – удовлетворенно вздохнул Алекс. – Осваивайся пока. Мы с тобой потом еще… побеседуем.
– Знаешь, Алекс, – негромко отозвался откуда-то из угла незаметный, пожилой уже человек с тяжелыми обвислыми щеками. – Похож он на кого-то. Просто до щекотки похож. А на кого – никак не вспомнить.
– Вспоминай, Боян, вспоминай, – ободрил старика Алекс. – А как вспомнишь – сразу ко мне.
Кешка остался. Потому что проблема все равно стояла – искать нору. А если она сама нашлась, что ж – тем лучше.
Новая жизнь Кешке определенно нравилась. Первое время тошнило от запаха, да спать не мог по ночам из-за храпа, но днем, когда было потише – отсыпался, или, если уж совсем становилось невмоготу, уходил в ванну, стелил туда одеяло и спал там. А в остальном – чудо, а не жизнь. Жратва всегда есть, да такая, какой Кешка сроду не пробовал. Хочешь ешь, хочешь спишь, хочешь – по улицам гуляешь. Ни о чем беспокоиться не надо, все где-то за тебя решено. Кешка так себе сказал: если ничего не поменяется, до весны отсюда – ни ногой.
Сама нора-камора Кешку радовала. В комнатах окна во двор-колодец выходили, ни свету, ни воздуху, дышать темно, но вот в кухне – с последнего этажа видны были ряды уходящих вдаль разноцветных крыш, крышечек, крышищ, а на них острые кешкины глаза много всего разного видели.
Вот кошка куда-то по своим делам отправилась, остановилась, замерла, глядит, а у нее в глазищах закат тлеет, вот ворона в какую-то щель чего-то съестное пропихивает, про запас, наверное, да без толку, потому что две галки на антенне сидят и все видят… А вот люди с лопатами идут, снег сгребать, у одного из них сапог каши просит, а у другого и вовсе ботинки летние – видать, не от хорошей жизни на крышу полезли… Иногда Кешка часами сидел за облупившимся столиком у окна, поставив локти на стол, смотрел вдаль. Никто его не трогал, смеялись только: «Придурок природу наблюдает».
Ванна и плита газовая тоже Кешку поражали. Зажигал газ и смотрел расширившимися глазами на дивный цветок, внизу синий, кверху оранжевый, а на краях лепестков и вовсе впрожелть, как осенняя кубышка. Тут правда, ему долго млеть не давали, отталкивали, только пожилой Боян понимал: «Что, брат Придурок, великая вещь – коммунальные удобства?» – Кешка кивал головой, соглашался. Шел в ванну, пускал воду и долго-долго сидел на краю, подставлял палец, ладонь, дробил по-всякому хрустальную струю, вертел краны, делал то теплее, то холоднее. Отмылся давно, сразу, как понял принцип действия кранов и душа, и оказался едва не самым чистоплотным обитателем каморы. Это тоже веселило: «Глянь, Придурок гигиену блюдет! Давай, брат, шлюхи, они чистых уважают!»
Кешка не понимал, но улыбался в ответ на одобрение.
С обитателями каморы Кешка ладил. Постоянных было шесть человек, иногда приходили и ночевали другие, временные. Кроме старика Бояна, постоянно жили еще желчный и ворчливый Млыга, морщинистый и образованный Тимоти, глупые, сильные и дружные между собой, как сиамские близнецы Валек и Васек, и мрачноватый, но справедливый и спокойный Поляк.
Алекс жил где-то в другом месте и в камору наведывался нечасто.
Историю кешкиной жизни (в тех пределах, в которых он сам помнил ее) знали теперь все. Пробовали было звать его Маугли, но к русоволосому, высокому и ширококостному Кешке смуглое индийское имя как-то не липло. Оставили Придурком. Собственно общались с Кешкой только двое: словоохотливый Боян и Поляк, который, почти не употребляя слов, многому Кешку учил. Остальные его практически не замечали, а встретив на пути, обходили, как стол или табуретку. Только Млыга Кешку откровенно невзлюбил, но это никого (в том числе и самого Кешку) не беспокоило, потому что даже при беглом взгляде на Млыгу становилось понятно, что именно так он относится ко всем людям без исключения.
Жизнь каморы начиналась где-то ближе к полудню. Кешка просыпался раньше и проводил время возле какого-нибудь из коммунальных удобств. К двум часам дня все вставали и каждый , сообразуясь с собственными представлениями, приводил себя в порядок. Дальше следовал завтрак, за которым все, исключая Кешку и Поляка, выпивали по банке пива, а потом пути расходились. Все кешкины попытки узнать, чем же занимались насельники каморы в течении дня, успеха не имели. Только Боян иногда говорил какими-то иносказаниями, не то имеющими, не то не имеющими отношения к действительности.
Иногда Поляк брал Кешку с собой. Тогда они шли в светлый зал с невидимыми лампами и низкими потолками, в котором стояли всякие железные и пластмассовые штуки. На этих штуках сидели, висели и лежали люди. Люди утробно вскрикивали, стонали, ухали, крутили, растягивали и поднимали какие-то детали железных штук и все это по звукам и запахам напоминало Кешке не то случку нерп, не то совхозный коровник в ночное время. Поляк показывал Кешке, что нужно делать с железными штуками и заставлял его делать это по многу раз. Кешка соглашался, потому что ему нравился Поляк, но не видел во всем этом никакого смысла. Выносливость у Кешки была, по сравнению с городскими жителями, колоссальной, и поэтому он никогда после занятий не уставал. Поляк молчаливо удивлялся и одобрительно хлопал Кешку по плечу.
Васек и Валек пытались было заинтересовать Кешку рассматриванием картинок в журналах, но Кешка как-то в принципе не усек, что в этом может быть такого интересного. Не заинтересовал его и черный ящик-телевизор, который стоял в одной из комнат. Плоские мелькающие картинки, быстро исчезающие и не связанные между собой, казались Кешке несравненно менее интересными, чем сама жизнь, которая протекала вокруг и внутри каморы.
У Кешки были свои интересы. Он никому не рассказывал о них, потому что слов было по-прежнему мало. Но количество их нарастало стремительно, и вечернего времени перед засыпанием теперь не всегда хватало, чтобы проговорить, прокатать на языке все узнанное за день. Большинство слов Кешка, не осознавая этого, просто вспоминал, потому что знал их раньше, в детстве. Если бы ему пришлось заучивать их, то его обучение языку могло бы затянуться на годы. Но он вспоминал – и счет шел на дни.
Большинство постоянных и тем более временных насельников каморы были существами неупорядоченными и не по-хорошему ленивыми. Если не надо было ничего делать – могли целыми днями валяться, глазеть в телевизор, просто плевать в потолок (иногда в буквальном смысле этого выражения). Кешка же привык «вести хозяйство». В его родном мире это было не только условием выживания, но и препятствием для окончательного одичания, прекращения собственно человеческого бытия. И теперь Кешка, у которого наконец появилась своя городская нора, осторожно, но упрямо и планомерно обживал ее.
Для начала он обзавелся кое-каким инструментом (результат обшаривания самой каморы и переговоров с Поляком. Переговоры были сложными не из-за отсутствия у последнего доброй воли, а оттого, что Кешка весьма четко представлял себе большинство слесарных и столярных инструментов, умел ими пользоваться, но совершенно не помнил их названий). Потом притащил с помойки доски и сколотил несколько неказистых, но весьма прочных и вместительных полок. Развесил их на кухне, над своим спальным местом и в ванной (изредка смывая трудовую грязь, жители каморы бросали одежду прямо на грязный, мокрый и заваленный окурками пол. К тому же Тимоти почему-то любил разводить на полу в ванной костры из газет, книг и старых журналов).
Разложив вещи, Кешка выгреб из каморы весь скопившийся там мусор, вымыл полы (Валек и Васек
