реальность такова, какой нам кажется в этот момент. Мне тяжело слушать такие суждения. Более того, сударь, признаюсь, они тревожат меня. Не то чтобы я был не в силах оценить всей их прелести, равно как и того оптимизма, что вы, на свой манер, выражаете. Просто меня учили доверять своим чувствам и верить, что мироздание в основе своей прекрасно и неизменно, опирается на непреложные естественные законы и в чем-то подобно машине, бесконечно сложной и хитроумной, но все же разумно устроенной. Такова, сударь, Природа, которую я восхвалял и которой поклонялся, подобно тому, как иные поклоняются божеству. То же, что предлагаете вы, кажется мне шагом назад. Эти понятия близки устаревшим идеям алхимиков.
И дискуссия продолжалась, покуда спорщики не устали от звука собственных голосов и постель не показалась им желанным убежищем.
Лампа в руке Эльрика отбрасывала огромные тени на стены лестницы. Ему вспомнилось почему-то, как внезапно покинула их сегодня Роза. Неприятно было думать, что что-то могло обидеть ее. Хотя обычно подобные соображения едва ли пришли бы на ум альбиносу, но к этой женщине он питал истинное уважение и восхищался не только ее умом и красотой. От нее неуловимо веяло покоем, подобным тому, что Эльрику довелось испытать лишь в Танелорне. Трудно поверить, чтобы столь целостная натура всю себя посвятила грубой мести!
В крохотной комнатке, что он выбрал для себя, — размерами не больше шкафа, — где едва умещалась кровать, мелнибонэец стал готовиться ко сну. Все пока что шло к лучшему. Пфатты согласились помочь им в их поисках насколько хватит сил. Тем временем альбиносу требовался отдых. Он смертельно устал и смертельно тосковал по миру, что был утрачен им навсегда. По миру, который он разрушил своими руками.
Альбинос спит, и его бледное тело мечется на ложе; с алых чувственных губ срывается стон, и вдруг красные глаза широко распахиваются, с тревогой всматриваясь в непроглядную тьму.
— Эльрик, — зовет его голос, полный древней ярости и боли, — сын мой. Отыскал ли ты мою душу? Мне плохо здесь. Здесь холодно. И одиноко. Скоро, хочу я того или нет, мне придется войти в твое тело. Я соединюсь с тобой, и мы навеки будем связаны воедино…
Эльрик просыпается с воплем, что заполняет беспредельную пустоту вокруг, и собственный крик отдается у него в ушах, и в унисон ему доносится другой вопль, так что оба они кричат в один голос, и он ищет лицо отца, но это не отец…
Это старуха — мудрая и любящая, знающая и добрая — вопит, словно обезумевшая, будто в тисках самой страшной пытки, кричит: «НЕТ!»… кричит: «СТОЙТЕ!»:.. кричит: «ОНИ ПАДАЮТ… О, АСТАРТА, ОНИ ПАДАЮТ!»
Кричит старая Пфатт. Матушке Пфатт явилось видение столь невыносимой отчетливости, что даже криком она не в силах облегчить боль. И она замолкает.
И Эльрик смолкает тоже.
И весь мир смолкает, если не считать рокота громадных колес, мерного топота ног, без остановки идущих по дороге…
«СТОЙТЕ!» — кричит принц-альбинос, сам не зная, что делает. Ему досталась лишь крохотная частичка видения старой Пфатт…
Теперь за дверью слышен самый обычный шум. Он слышит, как Фаллогард Пфатт зовет мать, слышит, как рыдает навзрыд Черион Пфатт, и понимает, что стряслось нечто непоправимое…
С лампой в руке, накинув на себя первое, что попалось под руку, Эльрик выскакивает на лестницу. Дверь открыта, и в комнате он видит матушку Пфатт, всклокоченную, с пеной на губах, застывшую неподвижно, точно объятую ужасом.
— Они падают! — стонет она. — О, как они падают!.. Этого не должно было случиться. Бедняги! Бедняги!
Черион Пфатт обнимает бабушку, укачивает ее, точно младенца, испуганного ночным кошмаром: «Не надо, бабуля, не надо! Не надо, бабуля!» Но по лицу ее видно, что ужасающее видение явилось и ей. И рядом дядюшка, тоже вне себя — раскрасневшийся, взъерошенный, зажимает ладонями уши, точно не желает слышать их криков.
— Не может быть! Не может быть! Она похитила нашего мальчика!
— Нет, нет, — качает головой Черион. — Он сам с ней пошел. Поэтому ты и не почувствовал опасности. Он не думал, что случится что-то плохое!
— Так она подстроила все это? — стенает Фаллогард Пфатт. — Неужели столько смертей…
— Верни ее! — рявкает матушка Пфатт. Взор ее по-прежнему устремлен в никуда. — Быстрее верни ее. Отыщи ее — и спасешь сына.
— Они отправились в Дунтроллин за сестрами, — поясняет Черион. — И нашли их — но там был другой человек… они стали сражаться… Не знаю. Я ничего не могу разобрать в этой круговерти. Дядя Фаллогард, надо их остановить! — она корчится от боли, царапает ногтями лицо. — Дядя! О, какой ужас!
Фаллогарда Пфатта тоже начинает трясти, и Эльрик с Уэлдрейком ни от кого не могут добиться, что, в конце концов, происходит.
— Ветер веет над вселенной, — провозглашает Пфатт. — Черный ветер веет над вселенной! О, это работа Хаоса. Кто бы мог поверить?
— Нет, — качает головой его мать. — Она не служит Хаосу. И не она воззвала к этим силам. Но…
— Остановите их! — кричит Черион. И Фаллогард Пфатт вздымает руки в отчаянии:
— Слишком поздно. Мы — свидетели их гибели!
— Еще нет, — восклицает старуха. — Пока нет. Может, мы успеем… Но он так силен…
Эльрик не тратил времени на раздумья. Роза в опасности! Альбинос поспешно вернулся к себе, оделся, прицепил к поясу меч. Вместе с ним Уэлдрейк выбежал из дома и понесся по дощатым улочкам Троллона, то и дело ошибаясь в темноте, пока не отыскал наконец ведущую вниз лестницу. Мелнибонэец, за все время своих странствий так и не выучившийся осторожности, уже извлек из ножен Буреносец, и черный клинок вспыхнул облаком мрака, и руны зазмеились на лезвии — и вот он уже убивал каждого, кто осмеливался встать у него на пути.
Уэлдрейк при виде лиц мертвецов содрогнулся невольно, не зная, что безопаснее — держаться поближе или как можно дальше от альбиноса; а за ним вслед поспешал Фаллогард Пфатт, волоча за собой племянницу и старуху-мать.
Эльрик знал только, что Розе грозит опасность. Терпение наконец покинуло его, и он почти с облегчением позволил адскому клинку взять свою дань крови и душ и, ощущая, как переполняет его жизненная сила, бежал вперед, выкрикивая непроизносимые имена неведомых богов. Он рассек путы, удерживавшие лошадей, рубанул по цепям, что сковывали несчастных рабов, и вскочил в седло. Огромный черный боевой скакун торжествующе заржал, приветствуя освободителя, вздыбился и устремился на волю.
Откуда-то издалека доносился теперь новый звук — крики, ужаса и боли, и матушка Пфатт зарыдала громче:
— Поздно! Слишком поздно!
Уэлдрейк ухватил лошадь за повод, но та отскочила прочь, не даваясь неумелому всаднику. Не решившись попробовать еще раз, маленький поэт устремился за Эльриком на своих двоих. Тем временем Фаллогард Пфатт на руках снес мать по лестнице — и она разразилась таким отчаянным воплем, что у него заложило в ушах. Тащившая кресло-каталку племянница обливалась слезами.
Вперед, в ночь — Эльрик несся, точно тень возмездия, мимо скрипящих колес гигантских платформ — навстречу ледяному ветру, несущему дождь — в безумную ночь, в которой волчьими глазами светились огни дальних селений и лампы идущих пешком. Дорога слегка пружинила под ногами — а значит, они подошли к мосту над заливом.
Ветер донес до Уэлдрейка обрывки песни. Он хотел пуститься бегом, но вместо того лишь ускорил шаг, делая глубокий вдох, как его когда-то учили. Повсюду слышался смех, разговоры, и на мгновение ему показалось, что это лишь сон, ибо происходящее обладало всей нелепостью и непоследовательностью сна. Но впереди доносились теперь и другие голоса вопли и проклятия, там, где Эльрик проталкивался сквозь толпу, не желая обнажать рунный меч против безоружных.
А за спиной у него старуха Пфатт подозрительно притихла, зато рыдания ее внучки делались все
