сложности — конструкция из деревянных желобов, подставок, чудовищных зубчатых колес, медленно вращавшихся с надрывными стонами и хрустом; внутри же извивались и поблескивали медные, бронзовые и серебряные провода, рычаги и противовесы, создавая самые причудливые комбинации и невозможные отражения, — и повсюду были люди, тысячи и тысячи людей, вертящие рукояти, снующие по лесам, таскающие песок и ведра с водой вверх и вниз по лестницам, старательно балансирующие среди колышков, вбитых для соблюдения некоего тонкого внутреннего равновесия этого невероятного сооружения, которое содрогалось и покачивалось, ежесекундно угрожая обрушиться и погрести под обломками нагих мужчин, женщин и детей, трудившихся на нем.
На верхушке башни находился огромный шар. Эльрику он сперва показался хрустальным, но приглядевшись, альбинос увидел, что тот состоит из прочнейшей эктоплазменной мембраны, и сразу понял, что находится внутри. Не было мага на Земле, кто не пытался бы проникнуть в эту тайну…
Гейнор тоже осознал, что заключено внутри мембраны, и страх объял Проклятого Принца. Тем временем исполинские часы продолжали отсчитывать мгновения, и насмешливый голос раздался словно из ниоткуда:
— Вот видите, сокровища мои, Ариох принес Время в безвременный мир! Сущий пустяк для Хаоса. Если угодно, мой поклон Космическому Равновесию.
В его смехе звучала пугающе небрежная жестокость.
Огромный механизм тикал, трещал, щелкал, жужжал и гудел, вздрагивали трясся, готовый в любой миг распасться на части, а из шарообразной мембраны наверху, вращавшейся и содрогавшейся с каждой отсчитанной секундой, выглядывал гигантский гневный глаз, зубастая пасть ярилась в неестественном безмолвии, когти, острее драконьих, хлестали, рвали и царапали — но тщетно, ибо узник был заключен в самую крепкую темницу, известную в Высших Мирах и за их пределами. Эльрик догадался, что пленником мог быть лишь кто-то из Высших Владык: никому больше не понадобились бы столь прочные узы!
Гейнор пришел к тому же выводу и принялся отступать, озираясь, точно в поисках убежища, но спасения не было, и Ариох засмеялся еще громче, наблюдая его смятение.
— Да, мой маленький Гейнор, твои нелепые уловки ни к чему не привели. Когда же вы все наконец поймете, что у вас нет ни силы, ни закалки, чтобы на равных сражаться с богами — даже такими слабенькими, как я… или вот Машабек. — Новый взрыв хохота.
Именно этого и страшился Гейнор. Его хозяин, единственный, кто мог защитить его от Ариоха, потерпел поражение. А это означало, скорее всего, что Садрику тоже не удалось обмануть своих покровителей, лишив их законной добычи.
Но Гейнор на своем веку столь многое утратил, Столь много видел ужасов, наблюдал столько отвратительных судеб, причинил и испытал столько страданий, что уже не мог выказать отчаяния. Он выпрямился, скрестив руки на груди, и склонил голову в шлеме, признавая поражение.
— Тогда я готов признать своим господином тебя, Ариох.
— О, да. Я твой истинный господин. Самый заботливый владыка. Мои маленькие смертные очень мне интересны, ведь их упования и страсти во многом отражают наши. Ариох всегда был их главным заступником, к нему они взывали, когда нуждались в помощи Хаоса. И я люблю тебя. Но еще больше я люблю мелнибонэйцев, а среди них всего сильнее — Садрика и Эльрика.
Гейнор, склонив голову, безмолвно ожидал от герцога Хаоса некоей несравненной и утонченной жестокости.
— Видишь, как я забочусь о своих рабах? — Ариох оставался невидим, голос его звучал то с одного, то с другого конца долины, насмешливый и ласкающий. Часы поддерживают в них жизнь. Случись кому-то из них, юнцу или старику, хоть на миг оступиться, обрушится все вокруг. Так создания мои на опыте познают, что означает зависеть друг от друга. Один штырек не в ту лунку, одно ведро воды не в тот желоб, один ложный шаг, один слишком слабый поворот рычага — и все погибнут. Чтобы жить, они должны приводить в движение часы, причем каждый отвечает за остальных. Конечно, мой друг граф Машабек едва ли пострадает при падении, но мне приятно было бы взглянуть на него среди руин. Ты видишь своего бывшего хозяина, Гейнор? Что он велел тебе найти?
— Цветок, повелитель. Цветок, что был сорван многие тысячи лет назад, но все еще цветет.
— Странно, почему Машабек сам не пожелал мне этого сказать. Я доволен тобой, Гейнор. Ты будешь служить мне?
— Как пожелаешь, о господин.
— Мой милый раб, я люблю тебя! Милый, милый, послушный раб! О, как я люблю тебя!
— И я люблю тебя, господин, — с горечью отозвался Гейнор, и в голосе его слышались отголоски тысячелетий потерь и разбитых надежд. — Я твой раб.
— Мой раб! Мой прелестный раб! Так не снять ли тебе шлем и не явить ли мне свое лицо?
— Не могу, господин. Мне нечего явить. Под шлемом моим — пустота.
— Да, ибо сам ты — ничто, и жизнь теплится в тебе лишь по моему попущению. Силы тебе дарует адская бездна. И алчность движет тобой. Хочешь, я уничтожу тебя, Гейнор?
— Как тебе будет угодно, господин.
— Я думаю, тебе стоит потрудиться в моих часах. Ты станешь служить мне здесь, Гейнор? Или предпочтешь продолжить поиски?
— Как пожелаешь, владыка Ариох. Сцена эта преисполнила Эльрика отвращением, и прежде всего к себе самому. Неужто и он обречен служить Хаосу столь же слепо, как Гейнор, — вплоть до утраты всякой гордости и воли? И такую цену платит каждый, кто обратится к Хаосу? Но в душе он знал, что ему Рок судил иначе. Свобода воли была его наградой — или проклятием. Или то была лишь иллюзия, питаемая Ариохом? Он содрогнулся.
— А ты, Эльрик, не желаешь ли потрудиться в часах?
— Скорее уж я уничтожу тебя, владыка Ариох, — отозвался альбинос ледяным тоном, положив ладонь на рукоять рунного меча. — Мой народ заключил союз с тобой. Но я не закладывал тебе душу. Тебе, мой господин, принадлежат только души убитых мною — не более того.
Он ощущал в себе силу, совладать с которой не сумел бы даже герцог Преисподней. Но если он лишится ее, то станет ничем не лучше Гейнора Проклятого, лишившись остатков надежды и самоуважения…
Он бросил на бывшего принца Равновесия взгляд, где не было презрения лишь понимание и безграничная жалость к этому растоптанному созданию. Ему самому оставался лишь шаг до столь же униженного состояния.
Изнутри эктоплазменной темницы донесся едва слышный визг, словно граф Машабек радовался смущению соперника.
— Ты мой раб, Эльрик, запомни, — промурлыкал владыка Хаоса. — И останешься им, как все твои предки.
— Все, кроме одного, — возразил Эльрик твердо. — Был один, кто разорвал договор, Ариох. Но я не он. Я обещал тебе, мой господин, что пока ты помогаешь мне, я собираю для тебя жатву душ — тех самых, что заточены теперь в твоих часах. Мне не жаль их, о величайший из владык, и я не скуплюсь, принося тебе жертвы. Но тебе ведомо, что без моего зова никто из богов не сможет оказаться в моем мире, ибо там нет магов превыше меня. Я один способен призвать тебя через все измерения множественной вселенной и открыть дорогу в свой мир. Ты знаешь это. И потому я все еще жив. И потому ты помогаешь мне. Я — тот самый ключ во вратах мироздания, с чьей помощью Хаос надеется рано или поздно овладеть частью вселенной, доселе не принадлежащей никому из богов. В этом моя сила. И мое право использовать ее как пожелаю и заключать любые сделки с кем пожелаю. Это мое оружие и защита от гнева потусторонних сил, их требований и угроз. Я признаю тебя своим покровителем, Благородный Демон, но не хозяином.
— Это все пустые слова, крошка Эльрик. Пух одуванчика на летнем ветерке. Вот ты стоишь здесь — и не по своей воле. И вот стою я, именно там, где хотел бы быть, благодаря собственным усилиям. Так какая свобода тебе кажется истинной, о мой скверно пигментированный зверек?
— Если ты желаешь спросить, хотел бы я оказаться на твоем месте, Ариох, или на своем, я все же отвечу, что предпочел бы остаться самим собой, ибо извечный Хаос столь же скучен, сколь и безграничный Закон или любое иное постоянство. Своего рода смерть. И мне кажется, я получаю от мироздания куда больше удовольствия, чем ты, Великий Демон. Я живу. Я еще среди живых.
