— Дмитрий Алексеевич, а кого истреблять будем? Неужели город сда… — Клава не договорила, помешал телефонный звонок.
Сказав в трубку, что он выезжает, Остроухов поднялся из-за стола и нахлобучил на голову фуражку.
— Так как же, Клаша? Ребят ты знаешь. Многие твои бывшие пионеры. Будешь у них вроде за политрука. Твоему слову они вот как верят. А положение в городе не из лёгких, ожидать можно всякого… Так согласна?
— Раз надо, пойду, — кивнула Клава. — А только курсы я всё равно не оставлю…
— Ну что ж, учись, пригодится. Желаю успеха! — Остроухов пожал ей руку, и они расстались.
Заглянув домой и предупредив мать о своём назначении, Клава направилась в свою школу, где теперь размещался истребительный батальон.
У дверей со старенькой трёхлинейной винтовкой в руках стоял на посту Саша Бондарин. Он был в своей неизменной школьной вельветовой куртке с «молниями», в тапочках на босу ногу и в сатиновых спортивных шароварах. Куртка была заправлена в шаровары и перетянута широким солдатским ремнём, на котором висел патронташ. От аккуратного пробора не осталось и следа, тёмные волосы были взлохмачены, и на макушке чудом держалась залихватски посаженная крошечная кепка.
У школьной ограды толпилось несколько мальчишек во главе с Петькой Свищёвым. Они завистливо поглядывали на Сашу, особенно на его винтовку, вздыхали, переминались с ноги на ногу и упрашивали часового пропустить их в школу к командиру истребительного батальона.
— Сказано вам, без пропуска нельзя, — говорил Саша. — И вообще шли бы вы по домам… Тут вам не игрушки.
— А может, я книжки в классе забыл, — настаивал Петька. — Почему в школу не пропускаешь?
— Спохватился тоже… Какие теперь книжки, когда война? — отмахнулся Саша.
— А почему тебе автомат не дали? — не унимался Петька.
— Винтовка тоже неплохо…
— А может, она учебная… не стреляет. И патроны, наверное, холостые.
— Много ты понимаешь! — рассердился Саша и запальчиво принялся объяснять, что винтовка у него самая настоящая боевая, безотказная, и патроны совсем не холостые.
— А часовому на посту разговаривать не полагается, — усмехнулась Клава, подходя к дверям школы.
Саша вспыхнул, как девица, и, бросив на мальчишек свирепый взгляд, замер по стойке «смирно», прижав винтовку к бедру.
Клава, косясь на сконфуженного часового, взялась за дверную ручку.
— Про… пропуск? — сдавленным голосом произнёс Саша.
— Пропуск?! — с деланным удивлением переспросила Клава. — Разве ты меня не знаешь? Я же старшая пионервожатая.
Саша смутился ещё больше.
— Нельзя без пропуска… Никому… Так приказано… — забормотал он и с решительным видом загородил дверь.
— Наконец-то часовой вспомнил свои обязанности, — улыбнулась Клава и покачала головой: — Ах, Саша, Саша…
Она показала ему направление райкома и вошла в школу. Истребительный батальон, составленный из выпускников школы, из старшеклассников и городских комсомольцев, размещался в школьных классах. Парты были вынесены в коридор, на полу лежали матрацы, набитые соломой или сеном и застеленные разномастными домашними одеялами: комсомольцы находились на казарменном положении. В углу в козлах стояли винтовки, на стене висели противогазы. Тут же были свалены фанерные мишени для стрельбы, прицельные станки, учебный станковый пулемёт.
Командира истребительного батальона Василия Николаевича Важина Клава отыскала в учительской. Он давно уже расстался с пионерской работой, пошёл добровольцем на финский фронт, перенёс тяжёлое ранение и, вернувшись обратно в школу, преподавал здесь черчение и рисование. Важин очень обрадовался приходу Клавы.
— Это хорошо, что тебя сюда направили. Основной состав истребителей как раз твои бывшие пионеры. Вот давай и прибирай их к рукам.
— А что? Вы недовольны ребятами?
— Да как тебе сказать… Народ они боевой, все рвутся с фашистскими десантниками схватиться, а нам пока приходится другими делами заниматься. Мост охраняем, хлебозавод, оклады… Окопы роем… Военную подготовку проходим. А ребятам всего этого мало. — Важин вздохнул и пожаловался: — Я ведь, Клаша, на фронт просился, а меня вот сюда, в батальон. А какая же тут война…
Клава незаметно вздохнула. А она-то собиралась пожаловаться Василию Николаевичу на свою неудачу!..
В учительскую вошла Анна Павловна Оконникова. Она приметно постарела, осунулась, глаза её смотрели скорбно и строго: в последние дни учительница проводила на фронт двух сыновей.
— И ты, Клаша, тут? Это правильно, — заговорила Анна Павловна. — Сейчас всем трудно, а ребятам в особенности. На фронт их не берут, вот они мечутся. Каждый из них вроде экзамен держит. Как дальше жить, что делать, как делу помочь? Самый ответственный экзамен. Перед людьми, перед своей совестью. Вот и поддержи.
Анна Павловна открыла шкаф и попросила Клаву помочь ей собрать ребячьи документы, характеристики, классные журналы и ведомости.
— Зачем всё это? — спросила Клава.
— Директор школы наказал перед уходом в армию. Что бы ни случилось, а ребячьи документы велел сохранить. Вот я и спрячу их где-нибудь дома…
Клава помогла учительнице собрать нужные бумаги. Они отнесли их на квартиру к Анне Павловне, сложили в деревянный сундучок, окованный железом, и закопали на огороде.
С первого же дня Клава вошла в жизнь батальона. Проверяла посты у моста, у складов, у хлебозавода, вместе с комсомольцами занималась военной подготовкой — училась в считанные минуты окапываться, маскировать стрелковую ячейку, делать перебежки, переползать по-пластунски.
Эвакуация города между тем продолжалась. Уезжали женщины, дети, старики. На грузовиках и на подводах они двигались на Псков, на Порхов, на Старую Руссу.
Клава уже несколько раз говорила матери, что ей надо бы уехать из Острова, хотя бы в деревню к родственникам. Всё же там спокойнее, безопаснее, не надо каждый день прятаться от бомбёжки в подвал.
— Куда я пойду… С моими-то ногами, да ещё одна, — отказывалась Евдокия Фёдоровна. — Вот если бы с тобой…
— Мне, мама, нельзя. Дела в городе, — говорила Клава, не в силах признаться матери, что она, так же как и Лёля, вскоре может уйти в армию.
— Так я подожду, — соглашалась Евдокия Фёдоровна. — Жить ещё можно. Управляйся со своими делами.
Как-то вечером, когда Клава находилась в школе, ей сообщили, что её хочет видеть отец Саши Бондарина. Клава вышла на улицу. Опираясь на палку, навстречу ей шагнул пожилой грузный мужчина.
— Хочу с вами насчёт Саши поговорить, — сказал старший Бондарин.
Клава не удивилась: родители частенько останавливали её на улицах или заходили в школу, чтобы посоветоваться о своих ребятах.
— Слушаю, Иван Сергеевич.
Бондарин заговорил о том, что его Саша вот уж девятые сутки ночует в школе, дома почти не бывает и считает себя мобилизованным бойцом истребительного батальона. А дома у них больная мать, и её надо вывезти из города. Но без провожатого больная мать выехать, конечно, не может.
— Посодействуйте, Клаша, повлияйте на сына. Пусть он с матерью едет — за ней уход нужен… И на руках поднести потребуется.
— А вы сами с Сашей говорили?
