войны, в которой тон задавали немецкоязычные офицеры, Гашек описывает ее пародийно и гротескно, но поскольку он в этой армии сам служил и знал ее не понаслышке, то даже сатирические моменты в этой книге либо правдивы, либо являются весьма правдоподобным вымыслом — тем, что действительно могло быть на самом деле. В данном эпизоде батальон, в котором над солдатами издевались молодые придурковатые кадеты и прапорщики, принимает немец — майор Венцель. Вскоре выясняется, что майор, хотя и требователен к солдатам, но в то же время никому не дает их обижать и наказывать по пустякам (наказание накладывалось по утрам на батальонном рапорте). И при Венцеле ситуация мигом изменилась, теперь была «.. беда тому прапорщику который из-за какого-нибудь пустяка посылает солдата на батальонный рапорт. Только крупные и тяжелые проступки подлежат его рассмотрению, например если часовой уснет на посту у порохового склада или совершит еще более страшное преступление — скажем, попробует ночью перелезть через стену Мариинских казарм и уснет наверху на стене или попадет в лапы артиллеристов патруля ополченцев — словом, осрамит честь полка. Я слышал однажды, как он орал в коридоре: «О Господи! В третий раз его ловит патруль ополченцев. Посадить сукина сына в карцер немедленно; таких нужно выкидывать из полка, пусть идет в обоз навоз возить. Даже не подрался с ними! Разве это солдат? Улицы ему подметать, а не в солдатах служить. Два дня не давайте ему жрать. Тюфяка не давать. Да суньте его в одиночку и не давать одеяла растяпе этому».
Теперь представьте себе, товарищ, что сразу после перевода к нам майора Венцеля этот болван прапорщик Дауэрлинг погнал к нему на батальонный рапорт одного солдата за то, что тот якобы умышленно не отдал ему, прапорщику Дауэрлингу, честь, когда он в воскресенье после обеда ехал в пролетке с какой-то барышней по площади. Ну и скандал поднялся, как рассказывали потом унтеры. Старший писарь из батальонной канцелярии удрал с бумагами в коридор, а майор орал на Дауэрлинга: «Чтобы этого больше не было! Himmeldonnerwetter![23] Известно ли вам, что такое батальонный рапорт, господин прапорщик? Батальонный рапорт — это не schweifest.[24] Как мог он вас видеть, когда вы ехали по площади? Не помните, что ли, чему вас учили? Честь отдается офицерам, которые попадутся навстречу, а это не значит, что солдат должен вертеть головой, как ворона, и ловить прапорщика, который проезжает по площади».
Вы скажете — ну и что? Что это чувство единой банды и гордости за свой полк дало австрийцам? Все равно русская армия в Первую мировую на южном фланге воевала против австрийцев вполне успешно.
Давайте начнем несколько издалека. В воспоминаниях И.А. Толконюка о 1941 годе есть такой эпизод.
«Как-то на КП армии появляется группа известных советских писателей М. Шолохов, А. Фадеев, А. Твардовский, Е. Петров и другие. Они собрались у рабочей палатки оперативного отдела. Мне хочется посмотреть на литературных светил, но срочная работа не позволяет выйти: сижу за составлением боевого донесения в штаб фронта, склонившись над картой. Вдруг заходит кто-то в палатку и спрашивает:
— Оторвитесь на минуту от бумаг, товарищ, старший лейтенант! Скажите, где увидеть захваченную немецкую пушку?
Я с досадой отмахиваюсь от назойливого посетителя, не поднимая головы. Стараясь вовлечь меня в разговор, вошедший продолжает:
— Я Евгений Петров. Писатель… Читали, наверное… ну, скажем, «12 стульев» или «Золотой теленок». Оторвитесь на несколько слов.
Это меня заставило поднять голову и невольно засмеяться: вспомнился Остап Бендер и его «Антилопа-гну». Между тем Е. Петров продолжал:
— В политотделе нам сказали, что захвачена немецкая пушка с прикованной к ней прислугой. Это будто бы сделано для того, чтобы немецкие артиллеристы не убегали с поля боя и дрались до последнего. Где найти эту пушку? Мы хотим посмотреть и поговорить с прикованными солдатами. Сфотографировать для газеты. Это очень важно.
Невероятная выдумка поставила меня в тупик, и я не находил что ответить. Замявшись, я все же сказал:
— Это, наверное, глупая шутка. Вас просто разыграли. Ничего подобного у нас нет и быть, видимо, не может. Как можно воевать прикованными солдатами? Глупость, не больше.
Но писателя такой ответ не удовлетворил и он не унимался. Тогда я посоветовал ему обратиться к тому, кто эту выдумку сообщил. Пусть он, дескать, и покажет эту пушку. Мой недовольный собеседник предложил мне выйти из палатки и сказать об этом всем товарищам писателям. Я согласился и сказал группе писателей то же самое. Возникло недоумение. М.А. Шолохов, сделав хитрое выражение лица, предложил выход из положения:
— Ну и что же, что нет прикованных к пушке фашистов. Давайте прикуем и сфотографируем, пошутил он, весело подмигнув».
В этом эпизоде генерал-лейтенант Толконюк, скорее всего, ничего не выдумал, поскольку все эти советские писатели были одурачены русской боевой пропагандой времен Первой мировой войны. Дело в том, что при наступлении русской армии в 1915 году на австрийском фронте действительно появились случаи обнаружения в австрийских траншеях убитых австрийских пулеметчиков, прикованных к пулеметам. Русская пропаганда немедленно этим воспользовалась и стала убеждать умственно недоразвитых, что это австрийские офицеры приковали этих трусливых австрийских солдат, чтобы они не сбегали с поля боя. В головы малосведущего обывателя эта глупость въелась и запомнилась многим, вот советские писатели в нее немедленно и поверили, как сегодняшние идиоты свято верят, что во время Великой Отечественной войны в спины наших атакующих солдат были направлены стволы пулеметчиков неких «сталинских заградотрядов НКВД».
Ведь у солдата на передовой есть альтернатива: он может сражаться, а может сдаться в плен. Если вы труса не прикуете к пулемету, то он хотя бы немного постреляет, прежде чем побежит, а если прикуете, то он вообще стрелять не будет, а будет ждать, когда его возьмут в плен. На самом деле с прикованными к пулеметам австрийцами все было наоборот. Часть австрийских солдат, чтобы прикрыть отход своих отступающих «комарадов» сама просила офицеров приковать их к пулеметам, чтобы отрезать себе любые пути к бегству, чтобы не дать проявиться своему малодушию.
Во Второй мировой войне в составе немецкой армии было много дивизий, укомплектованных австрийцами, и никто из наших ветеранов не отмечает, что с этими дивизиями драться было легче, чем с теми немецкими соединениями, которые были укомплектованы пруссаками, а уж у пруссаков было немыслимо, чтобы офицер позволил кому-либо обижать своих солдат. Вот пример из воспоминаний Бруно Винцера «Солдат трех армий», касающихся 1932 года, т. е. времени еще до прихода Гитлера к власти.
«Однажды, на другой день после такого воскресного отпуска, в понедельник, батальону приказали построиться, Из наших рядов вызвали старшего стрелка, поставили перед строем, осыпали похвалами и наградили почетным холодным оружием. Накануне в воскресенье он пошел в профсоюзный клуб в Кеслине, где его втянули в спор, а затем в драку. Его со всех сторон окружили, так что он вынужден был, защищаясь, заколоть своим штыком одного из членов клуба. Начальство оценило его поступок как проявление «мужества» и установило, пользуясь юридической латинской терминологией, что он действовал, исходя из соображений «законной самозащиты». Мы нашли этот термин в словаре и позавидовали старшему стрелку, получившему такое красивое почетное оружие».
