имел поруку в моей верности, я прошу тебя взять меня в жены!
Сеймур удивленно и вопросительно посмотрел на ее возбужденное, пылающее лицо. Он не понимал Елизаветы.
Она же страстно продолжала:
— Да, ты должен стать моим господином и супругом! Пойдем, возлюбленный мой, пойдем! Я не затем позвала тебя, чтобы ты играл позорную роль тайного любовника принцессы. Я позвала тебя для того, чтобы ты стал моим супругом. Я хочу, чтобы нас обоих соединили неразрывные узы, разорвать которые не могли бы ни воля, ни гнев отца, а разве только одна смерть. Я хочу дать тебе доказательство моей любви и беззаветной преданности, и ты должен познать всю искренность моей любви. Пойдем, возлюбленный мой, чтобы я могла вскоре приветствовать тебя как моего супруга!
Сеймур изумленно посмотрел на нее.
— Куда ты хочешь повести меня? — спросил он.
— В домашнюю часовню! — простодушно ответила Елизавета. — Я написала Кранмеру, чтобы с восходом дня он ждал меня там. Так поспешим же скорее!
— Кранмер? Ты написала архиепископу? — в отчаянии воскликнул Сеймур. — Как, что ты говоришь? Кранмер ждет нас в часовне?
— Да, разумеется, он ждет нас, раз я написала ему, чтобы он пришел!
— А зачем он? Что ты от него хочешь?
Елизавета удивленно посмотрела на графа и переспросила:
— Что я хочу от него? Да чтобы он повенчал нас!
Граф отскочил назад, словно пораженный ударом.
— И это ты ему тоже написала? — с ужасом спросил он.
— Конечно же нет, — ответила Елизавета с очаровательным детским смехом. — Ведь я знаю, что бумаге опасно доверять такие тайны. Я только написала Кранмеру, чтобы он явился в полном облачении, так как я должна исповедаться ему в страшной тайне.
— Да благословен будет Бог! Не все еще погибло! — вздохнул Сеймур.
— Ну, что же? Я не понимаю тебя! — сказала принцесса. — Ты не протягиваешь мне руки? Ты не торопишься идти со мной в часовню?
— Скажи мне, заклинаю тебя, скажи мне только одно, — воскликнул Сеймур, — говорила ли ты когда- нибудь архиепископу о твоей, то есть — о нашей любви? Проронила ли ты в его присутствии хоть звук из того, что обуревает наши сердца?
Она глубоко покраснела под его пристальным взглядом и шепнула:
— Не брани меня, Сеймур, но мое сердце слабо и трусливо, и, сколько раз я ни пыталась выполнить эту священную обязанность и чистосердечно исповедаться архиепископу во всем, я так и не могла сделать это! Слова замирали у меня на устах, словно невидимая сила сковывала мой язык!
— Значит, Кранмер ничего не знает?
— Нет, Сеймур, он еще ничего не знает! Но теперь он должен все узнать! Теперь мы подойдем к нему и скажем ему, что мы любим друг друга. Мы умолим и упросим его благословить наш союз и соединить наши руки!
— Невозможно! — воскликнул Сеймур. — Этого никогда не может быть!
— Как? Что ты говоришь? — с удивлением спросила Елизавета.
— Я говорю, что Кранмер никогда не совершит этого! Ведь было бы глупостью и преступлением исполнить твою просьбу. Я говорю, что ты никогда не можешь стать моей женой!
Принцесса широко открытыми глазами посмотрела на него, а затем спросила:
— Разве ты не говорил мне, что любишь меня? Разве я не поклялась тебе, что люблю тебя? Так разве мы не должны повенчаться, чтобы освятить союз наших сердец?
Под взглядом ее невинных, чистых глаз Сеймур покраснел и потупился. Принцесса не поняла, что он покраснел от стыда, и так как он молчал, то она подумала, что он побежден.
— Пойдем же, — сказала она, — пойдем, Кранмер ждет нас! Сеймур снова поднял свой взор и в ужасе посмотрел на нее.
— Да разве ты не видишь, — сказал он, — что все это просто сон, которому никогда не суждено стать действительностью? Разве ты не чувствуешь, что эта прекрасная фантазия твоего благородного и великодушного сердца никогда не осуществится? Как? Да разве ты не знаешь своего отца, разве ты не знаешь, что он уничтожит нас обоих, если мы решимся так надругаться над его отцовским и королевским авторитетом? Твое происхождение не спасло бы тебя от разрушительной силы его ярости, потому что ты сама знаешь, насколько непреклонен и беспощаден он в гневе; и голос крови не так громко звучит в нем, чтобы заглушить рев бешенства. Бедная детка! Ты-то уже испытала это! Вспомни только, с какой жестокостью он выместил на тебе предполагаемую вину матери, как его злоба на жену обрушилась на тебя — ее и его дочь! Вспомни, что он отказал дофину Франции в твоей руке, но не ради твоего счастья, а потому, что ты якобы не достойна такого высокого положения. И после таких доказательств его жестокой ненависти ты хочешь решиться кинуть ему в лицо подобное дерзкое оскорбление? заставить его признать подданного, слугу своим сыном?
— Но ведь этот слуга является братом английской королевы! — застенчиво сказала Елизавета. — Мой отец слишком любил Джэйн Сеймур, чтобы не простить ее брату!
— Ах, ты не знаешь своего отца! У него нет памяти, а если и есть, то только для мести за оскорбление или провинности, но никак не для награды за любовь и преданность. Король Генрих был бы способен приговорить к смерти дочь Анны Болейн и отправить на эшафот или в застенок братьев Екатерины Говард, потому что обе эти королевы когда-то причинили страдание его сердцу. Но он не простит мне самого малейшего проступка несмотря на то, что я являюсь братом королевы, которая до конца своих дней верно и нежно любила его. Но я говорю не о себе. Я — солдат и достаточно часто смотрел прямо в глаза смерти, чтобы испугаться ее теперь. Я говорю о тебе, Елизавета! Ты не должна погибнуть таким образом. Твоя благородная головка не должна лечь на плаху; ей предназначено носить королевскую корону. Тебя ожидает более возвышенное счастье, чем любовь; тебе суждены слава и власть! Я не смею лишать тебя такой гордой будущности. Принцесса Елизавета, как бы заброшена и осмеяна ни была она теперь, все-таки может стать когда-нибудь английской королевой, графиня же Сеймур — никогда; она сама лишает себя прав на престолонаследие! Так следуй же своему высокому предназначению. Граф Сеймур отступает пред троном!
— Это значит — вы отталкиваете меня? — спросила Елизавета, гневно топнув ногой. — Это значит, что для гордого графа Сеймура отверженная королевская дочь кажется недостойной его графской короны? Значит, вы не любите меня!
— Нет, это значит, что я люблю тебя больше самого себя, лучше и чище, чем мог бы любить тебя какой-либо другой мужчина, — горячо произнес Сеймур. — И эта любовь так велика, что она заставляет замолкнуть во мне весь эгоизм и честолюбие и не позволяет думать о чем-либо, кроме твоей будущности!
— Ах! — печально вздохнула Елизавета. — Если бы ты действительно любил меня, ты не стал бы рассуждать, не видел бы везде опасности и не испугался бы смерти. Ты не мог бы ни о чем думать и рассуждать, кроме как о своей любви!
— Именно потому, что я думаю только о любви, я не могу не думать о тебе, — ответил Сеймур. — Я думаю, что ты должна быть великой, могущественной и лучезарной и что на пути к этому я должен протянуть тебе руку опоры. Я думаю о том, что в будущем моей королеве может понадобиться полководец, который обеспечит ей победу, и что этим полководцем мог бы быть я. Если же ты достигнешь этой цели, если ты станешь королевой, тогда ты будешь иметь достаточную власть, чтобы превратить подданного в своего супруга; тогда в твоей власти будет сделать меня самым гордым, самым счастливым и достойным зависти человеком. Так протяни же мне руку тогда, и я возблагодарю и восхвалю Бога за то, что Он так награждает меня; и всю мою жизнь я положу на то, чтобы дать тебе все счастье, на которое ты имеешь столько права!
— А до того времени? — печально спросила принцесса.
— До того времени мы должны терпеть и любить друг друга! — воскликнул граф, нежно привлекая ее в свои объятия.
