Она мягко отстранила его и спросила:
— Будешь ли ты мне верен до того времени?
— Я останусь верным тебе до самой смерти!
— Мне говорили, что ты женишься на герцогине Ричмонд, чтобы положить этим конец старинной ненависти Говардов и Сеймуров.
Томас Сеймур нахмурил лоб, и его лицо стало мрачным.
— Поверь мне, эта ненависть непобедима, — сказал он, — и уничтожить ее не смогли бы никакие брачные узы. Это — старинное наследие нашего рода, и я твердо решил не отказываться от него. Я так же не женюсь на герцогине Ричмонд, как Генри Говард не женится на моей сестре, графине Шрисбюри.
— Поклянись мне в этом! Поклянись, что ты говоришь правду и что эта гордая, кокетливая герцогиня никогда не будет твоей женой! Поклянись мне в этом всем, что тебе свято!
— Клянусь тебе в этом моей любовью! — торжественно воскликнул Томас Сеймур.
— Теперь у меня по крайней мере хоть одной заботой будет меньше! — вздохнула Елизавета. — Тогда мне не к чему быть ревнивой. Но не правда ли, мы будем часто видеться? Мы оба будем свято хранить тайну этой башни и после дней лишений и огорчений будем проводить здесь ночи, полные блаженных радостей и сладких восторгов? Но почему ты улыбаешься, Сеймур?
— Я улыбаюсь потому, что ты чиста и невинна, как ангел, — сказал он, почтительно целуя руку принцессы. — Я улыбаюсь потому, что ты — благородный, дивный ребенок, которому надо поклоняться и которого следует обоготворять подобно языческой богине Весте! Да, моя дорогая, любимая детка! Мы, как ты сказала, будем проводить здесь ночи, полные блаженной радости, и пусть я буду отвержен и проклят, если окажусь когда-нибудь способным обмануть то высокое и невинное доверие, которым ты даришь меня, и смутить твою ангельскую чистоту!
— Ах, мы будем очень счастливы, Сеймур! — улыбаясь сказала Елизавета. — Только одного не хватает мне: подруги, которой я могла бы рассказать о своем счастье и с которой я могла бы поговорить о тебе. О, мне часто кажется, что любовь, которую я должна постоянно скрывать, постоянно затаивать в себе, когда- нибудь разорвет мне грудь, что эта тайна с силой проложит себе путь на волю и подобно урагану облетит весь мир! Сеймур, мне не хватает доверенной моего счастья и любви!
— Берегись найти себе таковую! — с испугом воскликнул граф. — Тайна, которую знают трое, перестает быть тайной, и когда-нибудь твоя поверенная предаст нас!
— Ну нет, я знаю такую женщину, которая не способна на это, такую, которая достаточно любит меня, чтобы так же свято хранить мою тайну, как я сама; женщину, которая могла бы стать более чем поверенной, а даже и охранительницей нашей любви. О, поверь мне, если бы мы могли привлечь ее на свою сторону, тогда наше будущее наверное стало бы счастливым и благословенным, и мы очень легко могли бы получить согласие короля на наш брак.
— Кто же эта женщина?
— Королева!
— Королева? — воскликнул Томас Сеймур с таким ужасом, что Елизавета задрожала. — Королева — твоя поверенная? Но ведь это невозможно! Это значило бы окончательно погубить нас! Несчастный ребенок! Берегись хотя бы одним словом, одним звуком выдать свои отношения ко мне; берегись хотя бы самым легким намеком обнаружить, что Томас Сеймур не безразличен тебе! Гнев королевы раздавит и тебя, и меня!
— А почему ты это думаешь? — мрачно спросила Елизавета. — Почему ты думаешь, что Екатерина должна разразиться гневом, когда узнает, что граф Сеймур любит меня? Или она — та, которую ты любишь, и потому-то ты не решаешься признаться ей, что и мне ты тоже клялся в любви? О, теперь я все вижу, все понимаю! Ты любишь королеву, и только ее одну! Поэтому-то ты и не хочешь идти в часовню, поэтому-то ты и клянешься, что не женишься на герцогине Ричмонд, поэтому-то — о, мое предчувствие никогда меня не обманывает! — и пустился сегодня на эту бешеную скачку в Эппингский лес! Ах, лошадь королевы должна была непременно взбеситься и понести, чтобы господин обер-шталмейстер мог последовать за своей повелительницей в самую чащу леса и там заблудиться! Да, да, все это так!… Ну, так слушай! — продолжала она с мечущими молнии глазами и повелительно поднимая руку кверху. — Теперь я скажу тебе: берегись! Берегись, Сеймур, выдать свою тайну хотя бы единым словом или единым звуком, потому что и тебя тоже раздавит это слово! Да, я чувствую, что я — истинная дочь своего отца: я чувствую это по той ревности и бешенству, которые вздымаются во мне! Берегись, Сеймур, потому что я отправлюсь к королю и выдам тебя ему, чтобы голова предателя скатилась на эшафот с плеч!
Елизавета была вне себя. Сжав в кулаки руки, она с угрожающим лицом заходила по комнате взад и вперед. Слезы набегали на ее глаза, но она встряхивала головой, и они, подобно жемчужинам, сбрызгивались прочь. Страстная и неукротимая натура отца сказалась в принцессе, и его кровь бешеным валом заходила по ее жилам.
Но Томас Сеймур уже овладел собой и снова пришел в обычное спокойное состояние. Он подошел к принцессе и, несмотря на ее сопротивление, схватил ее в свои мощные объятия.
— Дурочка! — сказал он ей среди поцелуев. — Милая, дорогая дурочка, как ты прекрасна в гневе и как я люблю тебя! Любовь вызывает ревность, и поэтому я не жалуюсь, хотя ты со мной очень жестока и несправедлива. Королева слишком холодна и горда, чтобы мужчина дерзнул любить ее. Ах, только подумать об этом — уже преступление против ее добродетели и порядочности, а ведь она не заслужила того, чтобы мы стали ругать и позорить ее. Она была первой, кто справедливо отнесся к тебе, а по отношению ко мне она всегда была милостивой повелительницей.
— Это — правда, — пробормотала Елизавета, сильно пристыженная, — по отношению ко мне королева всегда была верным другом и матерью, и ей я обязана своим настоящим положением при дворе. — Затем, помолчав немного, она, смеясь и протягивая графу Сеймуру руку, сказала: — Ты прав, было бы преступлением подозревать ее, и я — просто дурочка. Забудь это, Сеймур, забудь мою вздорную и детскую ярость, я же обещаю тебе за это, что никому, даже самой королеве не выдам нашей с тобой тайны.
— Клянешься ты мне в этом?
— Клянусь тебе, как клянусь еще в том, что никогда больше не буду ревновать тебя!
— Тогда ты будешь справедлива и к королеве, и к самой себе, — произнес граф смеясь и снова привлек ее в свои объятия.
Но Елизавета нежно отстранила его, сказав:
— Теперь я должна идти. Уже занимается заря, и архиепископ ждет меня в часовне. Я буду исповедоваться ему.
— Как? Ты все-таки выдашь ему тайну нашей любви? — воскликнул граф.
— О, — с чарующей улыбкой ответила принцесса, — это — тайна между нами и Богом; только Ему Одному мы могли бы исповедоваться в ней, потому что только Он Один мог бы дать нам отпущение. Прощай, Сеймур, прощай и думай обо мне, пока мы снова увидимся! Ах, когда мы снова увидимся?
— Когда настанет такая же ночь, как сегодня, возлюбленная моя! Когда не будет луны на небе!
— О, в таком случае я могу только пожелать, чтобы фазы луны сменялись каждую неделю! — сказала Елизавета с очаровательной невинностью ребенка. — Прощай, Сеймур, нам пора расстаться.
Она прижалась к высокой фигуре графа, словно лиана, обвивающая ствол столетнего дуба. Затем они расстались. Принцесса тихонько и незаметно скользнула в свои комнаты, а оттуда — в придворную часовню, а граф спустился по винтовой лестнице, которая вела к потайной калитке.
Он вернулся в свой дом не замеченный никем. Даже его камердинер, спавший в прихожей, не заметил, как граф тихонько на цыпочках проскользнул мимо него и пробрался к себе в спальню.
Но глаза Сеймура не сомкнулись сном в эту ночь, так как его душа была неспокойна и полна самых диких мук. Он был недоволен сам собой и обвинял себя в измене и предательстве, но затем снова пытался в гордом высокомерии оправдать себя и заставить замолчать совесть, осуждавшую его за нарушение обетов верности.
— Я люблю ее, и только ее одну! — сказал он самому себе. — Екатерине принадлежит мое сердце и моя душа, и ей готов я пожертвовать всей своей жизнью. Да, я люблю ее! Я поклялся ей сегодня в этом, и она моя на вечные времена!
«Ну, а Елизавете? — допрашивала совесть. — Разве ей ты тоже не клялся в любви и верности?»
— Нет! — ответил граф. — Я только принимал ее клятвы, я не отвечал ей на них такими же
