Этот смех словно кинжалом пронзил сердце Джейн.
«Она заплатит за это!» — подумала леди Джейн, но вслух сказала:
— Вы правы, ваше величество, он заслужил это унижение, но, после того как он наказан, вы должны вознаградить его. Нет, не качайте головой. Сделайте это ради самой себя, ваше величество, из благоразумия. Граф Сэррей и его отец стоят во главе могущественной партии; последнее унижение Говарда заставило ее воспылать еще большей ненавистью против Сеймура, и она когда-нибудь кровью отмстит за это.
— Ах, ты пугаешь меня! — сказала королева, сразу становясь серьезной.
Леди Джейн, казалось, не обратила внимания на это восклицание и продолжала:
— Я видела, как герцог Норфольк стиснул зубы, когда его сыну пришлось отступить пред графом Сеймуром; я слышала, как то здесь, то там раздавались проклятия и угрозы по адресу Сеймура.
— Кто сделал это? Кто посмел? — воскликнула Екатерина, порывисто вставая с кресел. — Кто осмелится при этом дворе мстить тому, кого любит король? Назовите мне его, Джейн!… Я хочу знать его имя, чтобы иметь возможность обвинить его пред моим супругом. Ведь король вовсе не желает, чтобы благородные Сеймуры очистили место для Говардов; он вовсе не хочет, чтобы этот благороднейший, наилучший и великолепнейший род преклонился пред коварными властолюбивыми и тщеславными папистами. Король любит благородных Сеймуров и своею мощною рукою защитит их от всех врагов.
— И вы, ваше величество, без сомнения, поможете ему в этом? — улыбаясь, произнесла леди Джейн.
Эта улыбка снова заставила королеву опомниться. Она поняла, что зашла слишком далеко, что выдала слишком многое из своей тайны. Ей следовало исправить ошибку и заставить забыть о своем порыве.
— Разумеется, я помогу королю быть справедливым, Джейн, — уже спокойнее сказала она. — Но я никогда не буду несправедливой даже и по отношению к папистам. Если я и не люблю их, то пусть по крайней мере не говорят, что я ненавижу их. К тому же королеве следует всегда быть выше всяких партий. Итак, скажи мне, Джейн, что я могу сделать для графа Сэррея? Чем мы заживим раны, нанесенные ему храбрым Сеймуром?
— Вы открыто даровали победителю на турнире знак вашей высокой милости, вы возложили на него венок!
— Так приказал король! — живо воскликнула Екатерина.
— Отлично! Между тем король не прикажет вам вознаградить так же графа Сэррея, если он сегодня вечером окажется победителем. Сделайте же это по собственному почину, ваше величество, даруйте ему открыто пред всем вашим двором знак вашей ласки. Для этого достаточно одной вашей улыбки, одного слова, одного рукопожатия. Лента с вашего платья делает счастливым того, кому вы дарите ее, делает его гордым и высоко поднимает над всеми остальными. При этом помните, ваше величество, я не только ходатайствую за графа Сэррея, я больше думаю о вас самих! Если, несмотря на немилость короля к Генри Говарду, у вас все-таки хватает духа быть справедливой к нему и признать его заслугу так же, как вы признали заслугу другого, то, поверьте мне, вся его могущественная партия, в настоящую минуту враждебная вам, будет побеждена и падет к вашим ногам. Тогда вы сделаетесь всемогущей и всеми любимой королевой Англии, и не только еретики, но и паписты назовут вас своей госпожой и покровительницей. Коварный случай унизил Генри Говарда; подайте ему свою руку, ваше величество! Тогда он снова поднимется и с прежними гордостью и блеском появится при вашем дворе. Ведь Говард заслуживает того, чтобы вы были милостивы к нему. Он, как звезда, затмевает своим блеском всех других кавалеров, и никто не может сказать про себя, что он умнее или храбрее, мудрее или ученее, благороднее или величественнее Сэррея. По всей Англии разнеслась его слава; женщины с восторгом повторяют его прекрасные советы и любовные романсы; ученые считают гордостью называть его в своих рядах, а воины с изумлением толкуют о его боевых подвигах… Итак, будьте справедливы, ваше величество! Вы высоко почтили победу смелости, почтите же и победу ума! Вы почтили в Сэймуре воина, почтите же в Говарде поэта и человека.
— Хорошо, я сделаю это, — сказала Екатерина и с пленительной улыбкой взглянула на залитое румянцем, восторженное лицо Джейн. — Я сделаю это, Джейн, но под одним условием.
— Под каким именно? — спросила Джейн.
Королева обняла ее, притянула к себе и сказала:
— Под условием, чтобы ты созналась мне, что любишь Генри Говарда; ведь недаром же ты с таким пылким восторгом защищаешь его теперь предо мною!
Джейн вздрогнула и устало опустила голову на плечо королевы.
— Сознавайся же! — повторила та. — Неужели ты не хочешь признать, что твое ледяное сердечко наконец побеждено?
— Да, я сознаюсь в этом! — воскликнула леди Джейн и в страстном порыве бросилась к ногам королевы. — Да, я люблю Говарда, я обожаю его. Я знаю, что это — позорная и несчастная любовь, но что же делать, если мое сердце берет верх над всем? Я люблю его; он — мой бог и повелитель; я обожаю его, как моего спасителя и господина. Теперь вам, ваше величество, известна моя тайна, предайте меня, если хотите! Скажите об этом моему отцу, если вам угодно, чтобы он проклял меня, скажите об этом Генри Говарду, если вы не прочь слышать, как он издевается надо мной. Ведь он, ваше величество, не любит меня!
— Бедная, бедная Джейн! — с состраданием воскликнула королева.
У Джейн вырвался едва слышный крик и она сразу поднялась с колен. Это уже было слишком. Бе соперница жалела ее, виновница ее горя выражала свое сострадание!
Она готова была придушить королеву, пронзить ее сердце кинжалом при мысли о том, что та посмела жалеть ее.
— Я исполнила ваше условие, ваше величество, — тяжело дыша, произнесла Джейн. — Теперь вы исполните мою просьбу?
— Ты и в самом деле намерена ходатайствовать за этого неблагодарного, ужасного человека, который не любит тебя? — изумленно спросила королева. — Он холодно и гордо проходит мимо твоей красоты, а ты… ты просишь за него?
— Ваше величество, истинная любовь не рассуждает, она способна лишь на самопожертвование! — воскликнула Джейн. — Она не помышляет о наградах для себя; она думает лишь о счастье, которое может дать. По его бледным, печальным чертам я вижу его страдания; неужели мне не думать о том, как утешить его? Я подошла к нему, я уговаривала его, выслушивала его полные отчаяния жалобы на этот несчастный случай, в котором не были виновны ни его ловкость, ни смелость; ведь все видели, что виною в этом была его лошадь, которая испугалась и споткнулась. А так как в своем горе Говард более всего сетовал на то, что вы, ваше величество, будете презирать его и насмехаться над ним, то, зная ваше благородное и великодушное сердце, я обещала ему, что вы сегодня же, снизойдя к моей просьбе, выкажете пред всем двором знак милости к нему. Ваше величество, неужели я поступила несправедливо?
— Нет, нет, Джейн! Ты поступила как следует, и твои слова должны оправдаться. Но как мне сделать это?
— Сегодня вечером, после того как король разыграет с Круком греческую пьесу, граф продекламирует несколько новых сонетов своего сочинения. Когда он сделает это, подарите ему что-нибудь — все равно что; это будет знаком вашей милости.
— Но если его сонеты не заслуживают похвалы и признательности? — спросила королева.
— Будьте уверены, что они заслуживают и того, и другого, — возразила леди Джейн. — Ведь Генри Говард — благородный и настоящий поэт, и его стихи полны небесных мелодий и возвышенных мыслей.
Королева улыбнулась и сказала:
— Да, ты любишь его и потому не сомневаешься в нем. Итак, мы признаем его великим поэтом. Но чем же вознаградить его?
— Дайте ему розу, которую вы носите на груди, или бант, прикрепляющий какую-нибудь складку вашего платья и представляющий ваши цвета.
— Но сегодня, к сожалению, на мне нет ни розы, ни банта, Джейн.
— Однако вы можете надеть их, ваше величество! — воскликнула Джейн. — Как раз вот здесь, на плече, недостает банта. Пурпуровый плащ слишком небрежно прикреплен. Здесь нам следует внести
