Был час{33} в безумной юности моей,Когда я думал: каждый из людейЗагробной жизни{34} таинству причастен,170: Лишь я один — в неведенье злосчастном:Великий заговор{35} людей и книг {36}Скрыл истину, чтоб я в нее не вник.Был день сомнений в разуме людском:Как можно жить, не зная впрок о том,Какая смерть, и мрак, и рок какойСознанье ждут за гробовой доской?В конце ж была мучительная ночь,Когда постановил я превозмочьТой мерзкой бездны тьму, сему занятью180: Пустую жизнь отдавши без изъятья.Мне нынче{37} шестьдесят один. По садуПорхает свиристель, поет цикада{38}.В моей ладони ножнички, они —Звезды и солнца яркие огни,Блестящий синтез. Стоя у окнаЯ подрезаю ногти, и виднаНевнятная похожесть: перст большой —Сын бакалейщика; за ним второй —Староувер Блю{39}, наш здешний астроном,190: Вот тощий пастор (я с ним был знаком),Четвертый, стройный, — дней былых зазноба,При ней малец-мизинчик крутолобый;И я снимаю стружку, скорчив рожу,С того, что Мод звала 'ненужной кожей'.Мод Шейд сравнялось восемьдесят в год,Когда удар случился. Твердый ротИскривился, черты побагровели.В известный пансион, в Долину ЕлейЕе свезли мы. Там она сидела200: Под застекленным солнцем, то и делоВ ничто впиваясь непослушным глазом.Туман густел. Она теряла разум,Но говорить пыталась: нужный звукБрала, застыв, натужившись, — как вдругИз ближних клеток мозга в диком танцеВыплескивались сонмы самозванцев,И взор ее туманился в стараньеСмирить распутных демонов сознанья.Под коим градусом распада{40} ждет210: Нас воскрешенье? Знать бы день? И год?Кто ленту перематывает вспять?Не всем везет, иль должно всех спасать?Вот силлогизм{41}: другие смертны, да,Я — не 'другой': я буду жить всегда.Пространство — толчея в глазах, а время —Гудение в ушах. И я со всемиВ сем улье заперт. Если б издали,Заранее мы видеть жизнь могли,Какой безделицей — нелепой, малой,220: Чудесным бредом нам она б предстала!Так впору ли, со смехом низкопробным,Глумиться над незнаемым загробным:Над стоном лир, беседой неспешливойС Сократом или Прустом под оливой,Над серафимом розовокрылатым,Турецкой сластью и фламандским адом?Не то беда, что слишком страшен сон,А то, что он уж слишком приземлен: