Не претворить нам мира неземного230: В картинку помудреней домового{42}.И как смешны потуги{43} — общий рокПеревести на свой язык и слог:Звучит взамен божественных терцинБессонницы косноязычный гимн!'Жизнь — донесенье. Писано впотьме'.(Без подписи.)Я видел на сосне,Шагая к дому в день ее конца,Подобье изумрудного ларца{44},Порожний кокон. Рядом стыл в живице240: Увязший муравей.Британец в Ницце{45},Лингвист счастливый, гордый: 'je nourrisLes pauvres cigales'[1]. — Кормит же, смотри,Бедняжек-чаек!Лафонтен, тужи:Жующий помер, а поющий жив.Так ногти я стригу и различаюТвои шаги, — все хорошо, родная{46}.Тобою любовался я, Сибил{47},Все классы старшие, но полюбилВ последнем, на экскурсии к Порогу250: Нью-Вайскому. Учитель всю дорогуТвердил о водопадах. На травеБыл завтрак. В романтической канвеПредстал внезапно парк привычно-пресный.В апрельской дымке видел я прелестныйИзгиб спины, струистый шелк волосИ кисть руки, распятую вразбросМеж искрами трилистника и камня.Чуть дрогнула фаланга. Ты дала мне,Оборотясь, глаза мои встречая,260: Наперсток с ярким и жестяным чаем.Ты в профиль точно та же. Губ окромокТак трепетен, изгиб бровей так ломок,На скулах — тень ресниц. Персидский нос,Тугая вороная прядь взачесЯвляет взору шею и виски,И персиковый ворс в обвод щеки. —Все сохранила ты. И до сих порМы ночью слышим струй поющих хор.Дай мне ласкать тебя, о идол мой,270: Ванесса, мгла с багровою каймой{48},Мой Адмирабль бесценный! Объясни,Как сталось, что в сиреневой тениНеловкий Джонни Шейд, дрожа и млея,Впивался в твой висок, лопатку, шею?Уж сорок лет{49} — четыре тыщи разТвоя подушка принимала нас.Четыре сотни тысяч раз обоимЧасы твердили время хриплым боем.А много ли еще календарей280: Украсят створки кухонных дверей?Люблю тебя, когда, застыв, глядишьТы в тень листвы. 'Исчез. Такой малыш!Вернется ли?' (В тревожном ожиданьеТак нежен шепот — нежен, как лобзанье.)Люблю, когда взглянуть зовешь меня тыНа самолетный след в огне заката{50},Когда, закончив сборы, за подпругу