Пошли душа и тело на ущерб, Сноп бытия скосил жестокий серп, В глухой степи он точкой мнимой стал, Воспоминаньем о любимой стал! Ты не гонись за призраком степным, — Найдешь его по признакам таким: Он в памяти о гурии живет. Когда он вспомнит животворный рот, Ее зубов жемчужную красу, Прольет он слез жемчужную росу. Но вот он вспомнил нежный голос вдруг, — Душа на части раскололась вдруг. Почудился ему ее напев, — Исчез Бахрам, в небытии сгорев, И ожил вновь, предав себя тоске По ямочке на розовой щеке. Чуть видный тонкий стан пред ним возник, — Бахрам заволновался, как тростник. На серебро грудей посмел взглянуть, — И слезы стали тяжкими, как ртуть. Он вспомнил, как держала чанг она, — Оборвалась нить жизни, как струна. Он заболел, а лекарь не помог. «О, неужели это я, мой бог, — Он плакал, — неужели это я, Кто превращал дракона в муравья? Теперь иной господствует закон: Я — муравей, а страсть моя — дракон. Я ль это? Прежде, грозен и суров, Я побеждал неукротимых львов, Теперь, как маленький мышонок, слаб, Я не избег страданья львиных лап. Я ль это? Прежде, возглавляя рать, Я заставлял китайцев трепетать, Теперь в моих войсках не счесть потерь, Разбит я китаянкою теперь. Я ль это? Был я наделен в былом Терпеньем, верой, силой и умом, Сносил беду с достоинством не раз. Перед каким же воинством сейчас Я должен голову склонить и пасть? Ужасной силой обладает страсть! Ее войска я вижу наяву. Как мне назвать их? Ночью назову! Но так ли ночь грозна, черна, долга? Несметно войско моего врага: То войско ночи. Эта ночь длинней Душистых кос возлюбленной моей! Нет, для меня — могила эта ночь, И труп мой поглотила эта ночь.
