крутясь, поплыл вниз по Волге, куда приведёт Господь Авраама, Исаака и Иакова. От ночной сырости и холода Аннушка под Саратовом занемогла, и Иосель, почмокав губами, с сожалением покинул её в женском монастыре, а сам, насулив ярыжкам золотые горы и выгодно продав в Саратове чужой челнок, устроился на одном насаде, который плыл на низ за рыбой и солью. Понюхав в Царицыне, Иосель решил пока побыть тут: наклевывались делишки. Сперва его казаки сгребли было, но он так красноречиво рассказывал о тех пытках, которым подвергли его царские воеводы в Казани за его горячее сочувствие казакам, что те решили: то добрый жид – нехай себе болтается!.. И оставили его в покое. И он всюду бегал, нюхал, покупал тряпьё, гусей, табак, рыбу, перо, продавал фальшивые деньги, нитки, блестящие крестики, бусы какие-то и был вечно чрезвычайно занят. Приход в Царицын Степана чрезвычайно смутил его, но он сразу же подметил, что раненый атаман никуда не выходит, и продолжал свою тихую, озабоченную суету...
– Так вот... – взволнованно вздохнула Пелагея Мироновна. – Я уж говорила Иоселю, что нам с тобой в Царицыне понадоело – уж очень жизнь беспокойная, – и он говорит, что он бы мог переправить нас куды подальше...
– А что такое? А почему нет? – заметил Иосель очень рассудительно. – Ясновельможному пану воеводе стоит только одно слово сказать, и Иосель вдребезги расшибется, чтобы только угодить ясновельможному пану...
Ивашка приосанился: «ясновельможный пан воевода» ему очень понравилось.
Иосель знал уже решительно всё об Ивашке и Пелагее Мироновне, знал о их прошлом, о настоящем, о горячей любви их, догадывался о их возможных планах на будущее, и, когда Пелагея Мироновна издалека заговорила с ним о путях на Литву, он сразу прикинул, что из этого можно было бы извлечь. Было ясно: если он доставит их благополучно, – себе самому он за это никак не ручался, – то они хорошо ему заплатят, так как дело идёт о их головах, ну, а если представится случай как-нибудь иначе извлечь из них пользу, – хорош товар эта самая Пелагея Мироновна! – то там видно будет. Прикинул он выдачу Ивашки казакам, но сразу же отбросил эту мысль: дадут какую полтину да шею ещё накостыляют... Нет, это чепуха...
– Куда же можешь ты увезти нас? – проговорил Ивашка, садясь подальше от Иоселя.
– А куда ясновельможный пан прикажет... – почтительно сказал Иосель. – Можно, например, довезти до Киева, а там уж ясновельможный пан воевода сам обдумает, куда лучше... А то и до польского рубежа можно...
– Так... А как же ты то дело устроишь?
– Э, ясновельможный пан воевода, когда хочешь дело делать, никогда не надо загадывать за год вперёд... – сказал Иосель чрезвычайно убедительно. – Всегда надо смотреть на то, что ближе: человек хочет, а Бог водит, как говорится по-русскому поговорка. Только бы нам до первых жидов на Слободской Украине добраться, а там – пхэ!.. – мы будем, как караси в море... Только вот уж не знаю, как мне отсюда отлучиться: большие дела тут можно делать, а в особенности если на Астрахань съехать...
– Ну, в Астрахани жизнь теперь... того... можешь и без пейсов очень даже легко остаться... – заметил Ивашка.
– Пхэ!.. Что такое без пейсов? Зачем без пейсов? – вздернул Иосель плечи. – Они пусть там себе воюют, а я буду торговать, – и с теми, и с другими, и со всеми... Кому нужен какой-то бедный жид? Нет, ясновельможный пан воевода, Астрахань для умного человека золотое дно!.. Мне давно пора домой, к Ривке, к детям, но я говорю себе: Иосель, не упускай себе такого золотого случая!.. Ривка подождёт, дети подождут, все подождет: не упускай случая... Но для ясновельможного пана воеводы я брошу не только Астрахань, я Ривку брошу, я детей брошу, – только бы ясновельможный пан воевода доволен был!.. О, это такой казак, ясновельможная пани!.. – восторженно обратился он к Пелагее Мироновне. – Такой казак, – ай-ва-вай!.. И я понимаю, понимаю, – зашептал он доверчиво и очень убедительно, – что дела у ясновельможного пана Степана несколько пошатнулись и что умным людям пора из игры выходить: бережёный, как говорится, и Бога сбережёт... Пусть только ясновельможный пан воевода и ясновельможная пани доверятся мне, а там все будет, как сыр в масле... Я слышал сторонкой, что ясновельможный пан атаман на Дон собирается, – вот он выедет, скажем, в понедельник, а мы за ним следом во вторник. Уж только пусть ясновельможный пан воевода положится на меня...
Ясновельможный пан воевода внимательно слушал, но полагаться на преданность Иоселя отнюдь не думал: он хотел полагаться только на самого себя.
– Ну, однако, как же ты всё же повезёшь нас?... – сказал он. – За год мы загадывать не будем, а всё же любопытно, как...
– А можно, например, два воза солью для Дона погрузить, – сказал Иосель. – А под солью будут лежать на мягких коврах, как у Христа под мышкой, ясновельможный пан воевода на одном возу и ясновельможная пани – на другом. Нам только бы Дон переехать, а там – фьюююю... На Слободской Украине жида много, и там Иосель будет совсем как карась в море...
Сторговались. Иосель получил деньги, чтобы заблаговременно купить две пары коней и возы, и поздно ночью старая Степанида выпроводила Иоселя потайным ходом через сад на чёрную осеннюю улицу. Ясновельможный пан воевода ещё долго ходил у себя по опочивальне – дверь он оставил открытой, чтобы дух вышел маленько, – и всё что-то думал, и улыбался, и бормотал:
– Поглядим: кто еще кого... Да, да: кто кого!..
Но Пелагея Мироновна уже нетерпеливо звала его почивать.
На следующее утро атаман лютовал ещё больше: с Астрахани прибежал, наконец, давно жданный гонец. То был Петрушка Резанов, сиделец острожный, что стрельца зарезал государева. И он привёз вести нерадостные. Хотя власть казаков в Астрахани была сильна, но враги всё же и там начали подымать голову.
– Ну, как пошёл ты тады от нас вверх, – рассказывал Резанов, пощипывая свою редкую бородёнку и стараясь придать своему грубому лицу значительность, – всё осталось у нас в самом лутчем порядке. Затем вскорости Федька Шелудяк из-за животов пограбленных у посадских со всеми перегрызся и убежал сюда вот, а Иван Терский, помощник атаманов, на Дон пошёл: не полюбились ему настроения наши. Тогда на их место Ивана Красулю выбрали, что при воеводах головой стрелецким был, да Обоимку Андреева, сидельца тюремного, что за воровские деньги сидел. Недели две спустя, так после первого Спаса, поднялся народ резать тех, которые уцелели, из приказных да из торговых людей: и Ларке-кату работы по уши было, ну и сами все старались. Одного из таких митрополит, старый чёрт, у себя в хоромах прятал, и очень казаки за то на него осерчали. А он, старый чёрт, в народ слух пустил, что было-де ему видение: стоит-де палата вельми чудна и украшена, а в той-де палате сидит предоблий воевода наш, Прозоровский князь, а с ним и брат его, и сын старшой, Борис, что на стене тогда повесил ты. И вот сидят-де они все и пьют питие сладкое паче мёда, а над головами-де их сияют венцы, украшенные камением многоцветным. Велели-де они и ему, митрополиту, се-сти, только не с ими вместе, а поодаль, и пития ему не дали. И слышит-де он, митрополит, что они промеж себя говорят: он-де, митрополит, не поспел ещё к нам... Ну а наши обломы, известно, уши развесили, слушают, головами качают, вздыхают... Да... И вдруг тут слух пришёл насчёт твово синбирского дела. Тут они совсем ожили. Из степи подошёл к Волге с той стороны татарин Енмамет мурза Енаев с табунными головами своими и с сотниками и переслал через воду с рыбаками митрополиту царскую милостивую грамоту. А на другой день велел митрополит в большой колокол благовестить, чтобы собрать людей астраханских и ту грамоту им прочести. Народу, одначе, пришло совсем мало: одни нас поопасались, а другие на атаманов двор пришли, где у нас завсегда круг собирается. И вот в соборе митрополит грамоту царскую народу вычитывает, чтобы принесли все свои вины Богу да великому государю и добили бы ему челом, а на кругу есаул твой Лебедев кричит, что грамоту ту сам митрополит со своими попами составил, чтобы опять народ в лапы воеводам да боярам отдать. Казаки в собор пошли, вырвали у того старого чёрта грамоту, и все хотели утопить его или с раскату бросить...
– Так чего же вы сопли-то распустили? – сказал Степан зло. – И утопили бы...
– Да вишь ты, народ после синбирского дела-то зашатался как-то... – пощипывая бородёнку, проговорил посол осторожно. – Не то совсем стало, что до того было...
– Синбирское дело, синбирское дело... А что синбирское дело, никто не понимает!.. – рассердился Степан. – Ворочайся в Астрахань и скажи там Ваське и кругу, чтобы все к новому походу строились. Я еду на Дон, поуправлюсь там с делами и сичас же скорым обычаем опять к вам. Митрополита, старого чёрта, изничтожьте, чтобы не баламутил, да и попов, которые очень уж в его руку тянут... Казаки вы там или бабы старые?
