– Так... Правильно!.. – одушевленно загудела застолица. – Слюни распускать нечего. Дали промах, поправляться надо...
– Ну, вот... – сказал Степан. – Так вот и давайте думушку думать о том, что делать нам... И надо разбирать дело без страху, а глядеть правде в глаза прямо, по-казацки. Теперь Москва нас и здесь в покое не оставит, а пошлёт ратную силу и сюда промышлять над нами. Так заместо того, чтобы ожидать по- бараньи, пока нам ножом по горлу полоснут, нам лучше самим постараться, как бы их выпотрошить. Так ли?
– Так... Верно... Что правильно, то правильно... – подхватили дружно старшины. – Ишь, сколько грамот-то со всех концов тебе нанесли – дружков у нас везде довольно... Говори дальше...
– А ну, сперва ещё по чарочке... За вольное казачество наше!..
Все шумно и воодушевлённо выпили. Матвевна была недовольна: опять эта волынка затирается!.. Нет, надо будет разговорить Степана... она подала на стол жареного поросёнка. Были Филипповки, скоромиться ей было противно, но она скрепя сердце подчинялась новым порядкам, хотя сама скороми не ела и детям не давала.
– Так вот... – сказал Степан, крепко хрустя хрящиком. – А для того, чтобы боярам потроха выпустить, нужно нам допрежа всего видеть, как обстоят наши дела по другим местам. И прежде всего, знамо дело, на Дону, в Черкасском. Слышал я, что там наши кармазинники опять голову подняли...
– Еще как!.. – заговорили злобно казаки. – И всё с Москвой грамотами ссылаются...
– Погоди. Рассказывай кто-нито один... Ну, хоть вот ты, дядя Ерофей...
Ерофей – краснорожий казачина с бородой на два посада и с наглыми, всегда точно пьяными глазами – расправил свою бороду и откашлялся.
– Ну, вот... – начал он. – Как ушли вы тогда на Волгу, стали домовитые наши что-то всё снюхиваться. Потом собрали круг и выбрали станицу в Москву в двенадцать человек, чтобы царю челом ударить: будем-де служить тебе верой и правдой, как наши старики служили, по-старому, по-хорошему. Ну в Москве, одначе, им что-то веры не дали и заместо того, чтобы пожаловать, под Архангельский город, в Холмогоры, в ссылку всех угнали. А вслед за тем из Москвы в Черкасский вскоре грамота пришла: не приставайте-де к богоотступнику Стеньке, казаки, прямите великому государю, а то де и жалованья вам нашего не пошлём. Корнило, как грамоту на кругу вычитывал, так прослезился индо...
– Ах, старая лиса!.. – стукнул по столу кулаком Степан. – Ну?
– Да. И говорит это Корнило: согрешили-де мы, братья казаки, перед Богом и великим государем, отступились от веры христовой и от святой соборной апостольской Церкви. Пора бы нам покаяться и свои дурости отложить, чтобы всё опять пришло в достоинство... А те и-и галдеть: правда твоя, атаман!.. Пошлём опять станицу к великому государю, принесём ему за весь Дон повинную... Ну, выбрали они это Родивона Калужника, и стали те собираться. Ну, тут мы встряли: никакой станицы не надобно – иль захотели донского дна отведать? Так и не дали им послать станицу. Ну, только они своего лукавства никак не оставляют, и нам надо глаз на них держать день и ночь...
– Глазом тут многого не сделаешь... – сказал захмелевший Степан. – Вот оглядимся маленько да и в гости к ним грянем. Надо так ли, эдак ли развязку делать. Как можно нам на Москву идти, когда у нас на Дону полной власти нету? Мы на Москву, а они нам в затылок... Это надо кончать...
– Правильно...
– На том и порешим пока... – сказал Степан и обратился к молодому ещё, складному и красивому казаку с бойкими чёрными глазами, Мишке Шаповалу, который только что тайно в Москву ходил. – Ну, а как в белокаменной?... Ждут ли нас там в гости?
– Ждут... – весело улыбнулся Мишка. – Чёрный народ крепко ждёт везде. А богатеи крепко опасаются. Бояре, которые незаметнее, да гости именитые вроде Шорина Васьки, те все своё добро, которое полутче, во дворы иноземных послов опять свозят – это там такую уж повадку взяли: как чуть что не так, так сичас свои животы к иноземцам перевозить... Тревожутся... А царь, между протчим, только что оженился...
– Да что ты?!.– загрохотала застолица. – Ах, старый чёрт!.. У кого же взял?
– У Матвеева какая-то девка проживала, вот её и приспособил... – сказал Мишка, смеясь. – Ладная, говорит, такая... Гладкая...
– Ах он старый чёрт!.. – заржал Алёшка Каторжный, маленький, но ловкий и какой-то бесшумный мужичонка с рваными ноздрями. – Ничем о спасении души думать, а он вон куды полез...
– Да ему, чай, с ей уж и не справиться... – встряли со смехом другие. – Ну, помощники там найдутся!.. Поди-ка, какие все кобели при дворе-то проживают... Глянешь, так что твоё мереньё...
– И перед свадьбой, вишь, царь-то обрился, чтобы помоложе быть маленько... Тоже смекает.
Опять взрыв весёлых и крепко присоленных острот.
– Ну, только это самое бритьё в Москве многие которые не одобрили... – рассказывал Мишка. – А особенно Морозова боярыня взлютовала, – вот та, что всё с протопопом Аввакумом путалась. Ей по чину-то полагалось во время венчания титлу, что ли, там какую-то царскую говорить, так наотрез отказалась: все- де святые с бородами писаны, а которые-де рыло себе скоблят, те лик Божий искажают да псам, да котам уподобляются...
– Так и сказала?!.– восхищённо повторяли уже запьяневшие казаки. – О то баба!.. Не баба, а казак... Нам бы вот таких сюда в бабьи атаманы... А, Матвевна?
– Ну, и сами управимся... – поджимая губы, отвечала недовольная Матвевна. – Чего-чего, а баламутиться-то умеем...
Степан грозно посмотрел на неё через стол.
– Да ведь Морозихе-то можно так правду-матку резать... – говорили казаки. – Её враз не слопаешь... Бают, как выедет на своих конях-то, так сзади ней чуть не полк холоп ей бегом бежит... А золота да богатства всякого, самому царю нос утрёт... Не, коли что, так и с ей не постесняются. Таких-то вот и сожрать лестно, потому по закону все богатства-то на царя тогда отписывают...
– Вот бы тоже всех их там промежду себя эдак стравить, а потом отсюда бы и грянуть!.. – сказал Алёшка.
– Отец Евдоким наш сказывал, что крепко на неё царь за эту титлу самую опалился... – продолжал Мишка. – Только сразу-то, видно, опасается ударить и своё время выжидает... Да и Гриша-юродивый, бают, что-то ему негожее в церкви при всех насчет скоблёного-то рыла молыл... А этого-то никакой уж царь тронуть не моги... Божий человек называется...
– А что там наш отец Евдоким поделывает?...
– Из двора в двор слоняется да всё чему-то смеётся... – сказал Мишка. – А чему смеётся, не поймёшь... И диво: везде-то он вхож!.. У самых вышних бояр бывает, у Морозихи свой человек, да и царю, бают, сколько раз сказки по ночам сказывал...
– Ну? Чай, ему теперь, с молодой-то бабой, не до сказок... – опять взялась застолица. – А что жа? Царю наш Евдоким побаски сказыват, а к царице-то, может, другой какой пристроился... Что им больше делать- то?
– Да к Софье-то, к середней царевне, и то уж будто Голицын князь Василей приладился, сказывают... – смеялся Мишка. – Ух, тоже бой-девка, говорят...
– А Пётр-то всё с Евдокимом?
– С ним...
– А он что?
– Этого не пойму я что-то... – сказал Мишка. – Точно все скорбит о чём и молчит. Не зачитался ли святых книг часом? Это тоже, сказывают, бывает...
Выпили ещё и ещё. Степан умышленно не хотел расспрашивать при всех гонца от Дорошенки, худощавого черкассца с висячими усами, длинным чубом и рысьими глазами. И тот понимал это и помалкивал... В хате стало жарко и душно. Глаза посоловели, и лица налились кровью. Широко распахнули дверь на солнечный морозный день. Кто-то к Иванку привязываться стал:
– Ну, Иванко, говори: в казаки хошь?
– А поди ты к...
Все загрохотало: ай-да и сын у тебя, атаман, растёт!.. Вот это так казак! Матвевна, подпершись рукой, с улыбкой смотрела на мальчонку. Параска всплескивала руками и закрывала лицо.
– Что ж ты лаешься-то? – приставали опять казаки. – Мы к тебе всей душой, а ты к нам ж...й...На-ко
