У костра Ральф Морин что-то тихо втолковывал своему сержанту, потом оба подошли и негромко заговорили с шерифом, который нетерпеливо качнул головой. Подобно де Вулфу, Морин считал сегодняшнюю затею бессмысленной и вредной — не потому, что он имел что-либо против пытки как таковой, поскольку это был освященный веками метод поддержания закона, а потому, что считал ошибкой применять ее к сыну такого влиятельного человека, как Джозеф из Топшема.
Габриэль, повинуясь команде своего начальника, подошел вплотную к Эдгару и одним движением разорвал его тунику от шеи до пояса, спустив лохмотья с плеч юноши.
Эдгара, теперь уже истерически визжащего и вырывающегося из рук двух солдат, которые равнодушно удерживали его за локти, подтолкнули ближе к огню, Стиганд вытащил из костра прут и с профессиональным интересом принялся изучать раскаленную докрасна крестовину. Он плюнул на нее и с явным одобрением выслушал резкое шипение.
— Я спрашиваю тебя снова и в последний раз, Эдгар из Топшема, — нараспев протянул шериф, — ты признаешься в отравлении Годфри Фитцосберна?
— Да поможет мне Господь! Как я могу признаться в том, чего не совершал? — пронзительно выкрикнул молодой человек, видя, как внушающий омерзение тюремщик, удовлетворенный накалом своего прута, приближается к нему, нацелившись в грудь раскаленной крестовиной.
— У нас много железа — и костер горит хорошо, — небрежно заметил Ричард.
Клеймо оказалось уже так близко к телу молодого человека, что волоски у него на груди завернулись от жара, когда позади раздался крик:
— Стойте! Это не он. Он ничего не знает об этом!
Стиганд заколебался, и шериф сделал ему знак отойти. Все дружно обернулись и посмотрели в сторону входа, где между двумя стражниками стоял Николас из Бристоля.
— Отпустите Эдгара. Я признаюсь в отравлении — и во многом другом.
В сгущающихся сумерках Джон вышагивал рядом с Нестой по верху городской стены, протянувшейся между башнями Южных и Водных ворот. После трудного дня на постоялом дворе ей захотелось подышать свежим воздухом, и они прогуливались по бастиону за зубчатой стеной, подобно юным влюбленным, держась за руки. Погода улучшилась, и, хотя по-прежнему было холодно, в облаках на западе появились разрывы, сквозь которые заходящее солнце окрашивало горизонт в розовые тона. Неста намотала на голову зеленый шарф и надела толстую тускло-коричневую шерстяную накидку до пят.
— Они повесят его конечно? — спросила она, когда они остановились полюбоваться закатом.
— Скорее всего — а может быть, предложат ему, судебный поединок либо испытание огнем или водой. Кто-то все равно лишится жизни, так или иначе, — согласился Джон, обнимая ее за талию. — Но ситуация сама по себе странная, и все зависит от того, что случится с Фитцосберном.
Несколько мгновений они стояли молча, глядя вниз на огороды, принадлежавшие обитателям Роклейна. Справа от них высилась громада собора, а внутри городских стен дома всех форм и размеров, сбившиеся в кучи, выбрасывали струйки дыма в вечернее небо, пронзенное шпилями четырнадцати церквей.
— Не понимаю я всего этого, Джон, — наконец произнесла Неста.
Он принялся объяснять ей все сложности происшедшего:
— Предположительно серебряных дел мастер собирался подать иск против Эдгара за покушение на убийство, как заявил де Ревелль, хотя я не знаю, можно ли ему верить. Потом, когда Эдгар уже готов был под угрозой пытки раскаленным железом сделать ложное признание, Николас не выдержал и признался.
Неста сжала его руку.
— Должно быть, он был очень привязан к юноше, раз отдал за него жизнь.
— Мне кажется, многие ученики пробуждают отцовские чувства в своих учителях. Как бы то ни было, чертов шериф оказался в выигрыше — он заявил, что был уверен: Николас признается до того, как Эдгара начнут пытать, но я опять ему не верю. Я считаю, что Ричарду просто повезло: ведь если бы он заклеймил Эдгара каленым железом, Джозеф вышел бы из себя и причинил массу неприятностей де Ревеллю. — Он умолк и крепче прижал Несту к себе. — Если бы аптекарь промолчал, Эдгар признался бы в том, чего не делал; и был бы осужден. Теперь вместо него у шерифа есть Николас, но; думаю, шерифу все равно, кто виноват на самом деле, лишь бы только обвиняемый был у него в руках.
Они повернулись и посмотрели поверх зубчатых крепостных стен на юг и на восток, за пределы города. Стоя на высоте почти тридцати футов, они могли видеть на несколько миль окрест, и взгляд их устремился к дорожной развилке на Топшем и Хонитон. Прямо под ними обнесенные изгородями поля спускались в небольшую долину Щитбрук (Вонючий ручей.), названную так еще во времена древних саксов из-за сточных вод, вытекающих из-под стены и впадающих в ручей.
— В чем именно признался Николас, Джон? — спросила Неста.
— Он сказал, что всыпал экстракт аконита в вино, которое отдал Фитцосберну. Оно должно было убить его, но, вероятно, тот выпил недостаточно.
Возлюбленная Джона слегка вздрогнула, то ли от холода, то ли при мысли о том, каково это — быть отравленным.
— Получается, его так называемый тест на яд оказался фальшивым?
Джон криво улыбнулся.
— Это камешек в мой огород, любовь моя. Только такой идиот, как я, мог отнести предполагаемый яд на анализ к отравителю!
— Значит, он не давал его ни кошке, ни крысе, — сказала она.
— Нет, и его драматический жест, когда он выпил подозрительное вино, тоже был чистой воды притворством. Естественно, он заменил отравленное вино в кубке нормальным.
— Но ведь он же не мог знать, что серебряных дел мастер придет к нему в лавку в тот день, — возразила она.
— Должно быть, он просто воспользовался представившейся возможностью. Аптекарь ненавидел мастера, и тут ему подвернулся случай избавиться от него. Смерть могли приписать последствиям раны на шее, и в этом случае вся вина легла бы на Хью Феррарса. Я уверен, что Николасу и в голову не могло прийти, что во всем обвинят его ученика.
Они прошли еще немного в сторону Южных ворот, под ними лежали поля Саутернхэй.
— И ты говоришь, он сделал это потому, что Фитцосберн шантажировал его?
С востока налетел внезапный порыв ветра, и Джон поглубже натянул на голову кожаный капюшон своего плаща. Остроконечный капюшон уравновешивал его большой крючковатый нос, и от этого коронер еще сильнее напоминал хищную птицу.
— Все было так. Николас утверждает, что Фитцосберн — отец ребенка Адели. Он соблазнил ее, когда она пришла заказывать украшения на свадьбу. Николас говорит, что он хвастался, будто Адель вовсе не была влюблена в Хью Феррарса, что это был брак по расчету, который навязал ей ее отец.
— Если Фитцосберн соблазнил одну из своих клиенток, наверняка можно предполагать, что то же самое случилось с Кристиной? — обеспокоенно спросила Неста.
Коронер пожал плечами.
— Это совсем другое дело. Господь свидетель, нас ждут крупные неприятности, когда первая часть признания Николаса станет известна семейству Феррарсов и де Курси — и неважно, правда это или ложь!
Они дошли до массивной башни, сложенной из красного кирпича, — боковой части Южных ворот, под которой разместилась городская тюрьма. Вместо того чтобы спуститься по ступенькам на землю, Джон и Неста повернули и медленно двинулись в обратный путь.
— Я все равно не могу взять в толк, почему Николас хотел убить Фитцосберна? Он кажется таким слабым, беззащитным человечком, совсем как его ученик.
— Когда Адель по совету Бородатой Люси пришла к Николасу, тот отказался делать ей аборт. Аптекарь сказал ей, что в прошлом у него были из-за этого жуткие неприятности и что он поклялся больше никогда не помогать женщинам в таком положении.
— И что же случилось дальше?
