штепсель утюга в ближайшую розетку. Достал из кармана коробок спичек и, небольшим перочинным ножом, извлечённым из другого кармана, заточил десяток разными способами. Потом связал пяток спичек тонкой ниткой, перед этим обломав четыре почти под основание серной головки, и оставив пятую, целую спичку, торчать в центре. Немного подумал и смастерил ещё одну, такую же, конструкцию.
Всё это он нарочито проделывал на виду у «товарища Вальтера», иногда даже с некоторой театральностью поднося к его лицу готовые орудия добычи истины. Лицо чекиста побелело, лоб украсили крупные капли пота, но в глазах недоумение сменилось твёрдой решимостью. Суть её была понятна без слов. Федорчук решил, — с гиньолем[108] пора завязывать. Эффект достигнут.
— Мне представляется, что настало время изложить истинную причину моего к вам визита, Самуил Гершевич. Она проста как мычание — это деньги и бланки документов, которые, несомненно, у вас есть. Я не стал искать тайник самостоятельно, дорожу временем, знаете ли. Будучи знаком, не только с вашими, так сказать, паспортными данными, но и, точно зная о направлении деятельности руководимой вами резидентуры в Западной Европе, я счёл возможным обратиться с просьбой, в удовлетворении которой, надеюсь, мне отказано не будет. Короче, деньги и документы или,- на лице Кривицкого проступила, несмотря на кляп, довольно ехидная усмешка, — я вынужден буду подождать час-полтора до возвращения ваш ей жены и дочери. Супруга ваш а меня мало интересует, я подозреваю, что вы с ней ещё те два сапога… яловых. Дочкой же я с удовольствием, — несмотря на мерзость ситуации, Виктор придал лицу выражение крайнего предвкушения такого развития событий, — займусь у вас обоих на глазах. Думаете, все железки и деревяшки — для Вас? Ошибаетесь. Для чудной маленькой девочки это будет сюрпризом…
В этот момент к горлу Федорчука подступил комок, а на глаза стали наворачиваться слёзы.
«Что ж я, сволочь, делаю! Куда меня несёт!» — Но резидент этого не увидел, — вдруг закрыл глаза и, насколько позволял кляп, завыл, пытаясь порвать верёвки, однако привязан он был на совесть.
Уняв предательскую дрожь во внезапно вспотевших руках, Виктор как можно резче и болезненнее выдернул кляп изо рта Кривицкого. Тот, казалось, не заметил нарочитой грубости и хрипло сказал, почти прокаркал:
— Девочку не тронь, сволочь белогвардейская. Она не виновата.
— Ошибаешься, очень даже виновата, — переход на «ты» прошёл незаметно. Ничто так не способствует сближению двух взрослых мужчин как хороший удар в лоб, — В том, что оказалась в опасном месте в опасное время. В том, что отец её — редкая скотина, — не озаботился о безопасности дочурки и прикрылся ею в своих шпионских играх, — тут Федорчука внезапно осенило, — баб всяких принимает, пока жены дома нет…
— Вот же сучка французская! Сдала, тварь дешёвая.
— Мерзко даже не это, — Виктор, казалось, не заметил последней фразы, — а то, что ждёт тебя впереди. Гадалка из меня хреновая, но на пять лет вперёд я тебе предсказание сделаю. Гидрометцентр от зависти удавится. Слушай сюда, «рыцарь плаща и кинжала» недоделанный…
Дальнейшее было уже не интересно. Шифроблокноты, бланки паспортов, печати и штампы, спецчернила и спецперья, банальные пачки денег и столбики золотых монет. Через полчаса Виктор покидал магазин антиквара Лесснера с большим саквояжем, завёрнутым в бумагу так, чтобы походить на стопку книг. На лице его застыла полуулыбка, страшная, если приглядеться внимательно, но желающих разглядывать лицо молодого человека, неспешно идущего по улице с опущенной головой, не встретилось.
Даже обычно игривый как все терьеры Burstе, которого Федорчук оставил на попечение официанту кафе, перед визитом к «антиквару в штатском», весь обратный путь вёл себя удивительно тихо и старательно не смотрел в сторону пусть временного, но хозяина.
В подсобном помещении магазина по адресу Celebesstraat 32 остывал, уже покрывшийся характерными синими пятнами, труп капитана госбезопасности Вальтера Кривицкого. Маленький «Маузер» лежал рядом с человеком, причина смерти которого заключалось в том, что в будущем история его жизни получила слишком широкую известность[109].
Прощание со старым Ван Бюреном вышло тёплым, хоть и слегка скомканным. Федорчуку не удалось отказаться от подарка, настойчиво предлагаемого, внезапно проникнувшимся к нему чуть ли не отцовскими чувствами, квартирным хозяином.
— Возьмите этот портсигар, он почти новый, а я почти бросил курить. Возьмите, сделайте приятно старику, да и вам он лишним не будет, серебро как-никак, а вы человек молодой, путешествующий, может и пригодится когда-нибудь, да и обо мне вспомните добрым словом.
В результате, контраргументы Виктора оказались слабее сказочной, насколько он знал европейцев, щедрости старика. Федорчук стал обладателем массивного, почти в три четверти фунта[110] серебра, гладкого, без рисунков и надписей, портсигара.
— Чемодан, вокзал… куда? — задался Виктор естественным в его положении вопросом, но решение пришло само собой, — конечно же в Гавр. Там — на пароход, три недели океанского путешествия и здравствуй, «город хорошего воздуха». Буэнос-Айрес. Пусть его знания о Южной Америке ограничиваются прочитанными в детстве книгами Ганзелки и Зикмунда[111], авантюризма нам не занимать, сами с кем хочешь поделимся. Пересидеть «в пампасах» пару лет, пустить корни, а дальше — на север, благо война Чако уже завершилась, и новых вооруженных конфликтов на континенте не предвидится. Сначала в Мексику, потом, если Бог даст, можно и до Штатов добраться. И буду я не Димитриос Халкидис, а, к примеру, Мэтью Коппер.
«Расписание пароходов знаешь, балбес? — быстро опустил себя с небес на землю Федорчук, — а то припрёшься в Гавр и будешь торчать как… прыщ на лбу». — В Гааге оставаться смысла не было, близкое знакомство с местной полицией, пусть даже и в качестве свидетеля, в его планы не входило.
Для начала следовало добраться хотя бы до Брюсселя, разобраться с новоприобретенным «имуществом» и заказать билеты на океанский лайнер.
«И всенеп-г-еменнейше, — мысленно подпустил ленинской картавинки Виктор, — пе-г-вым классом».
Если переходить из категории живущих в категорию плавающих по морю, то уж с полным комфортом. Тем более что денег у меня теперь, как у дурака махорки…
Мягкий диван купе поезда, везущего Федорчука в Брюссель, располагал к дремоте, но не тут-то было. Расслабиться не получалось, хоть тресни, а мысль об ударной дозе алкоголя была отметена как провокационная и вредительская. — Только гомеопатия! Никакой шоковой терапии, — мысленно провозгласил Виктор и, свернув пробку у купленной в вокзальном буфете плоской бутылки коньяка, сделал первый, осторожный глоток. На ум в этот момент откуда-то пришла странная аллегория с цыплячьей шейкой здравого смысла, хрустящей в мозолистых лапах реальности. Впервые за много лет захотелось перекреститься, настолько она была осязаема.
Последние несколько дней Федорчук ощущал себя чем-то вроде механической игрушки, не лишённой проблесков интеллекта, но всё-таки по определению тупой и ограниченной. Движущейся с маниакальным упорством к понятной, но от этого не становящейся своей, кровной, цели. Теперь, казалось, кончился завод пружины или сели батарейки, если говорить в терминах будущего. Что было причиной такого состояния, он даже не хотел задумываться, давным-давно приравняв «интеллигентскую» саморефлексию к мастурбации с явными элементами садизма. Короче, наступил полный и окончательный «game over» [112].
«Реципиент» вёл себя на удивление тихо, да и что прикажете делать мальчишке, пусть и с немалым жизненным опытом, буквально придавленному битым и тёртым, во всех смыслах, пятидесятилетним мужиком?
«Как хрен с лимоном против дижонской горчицы», — ассоциация не заставила себя ждать. Также как очередной «микроскопический», по личным меркам Виктора, глоток коньяка.
Естественный, — чёрта с два! Противоестественный, как не крути, — шок от «переноса» наложился на привыкание к новому телу и периодические поиски, в дальних закутках сознания, следов первоначального «владельца» молодой «оболочки». К счастью, удивляться Виктор разучился ещё четверть века назад, в Афганистане. Жестокая реальность необъявленной войны с неявным, чаще всего, противником, вытравила любые поводы для удивления. Мир с тех пор стал восприниматься как совокупность вводных… «Солдат, не
