— А может, не в гостинице, в ресторане? После бутылки «столичной»?
— Я не пил «столичной»…
— Гражданин, что вы хотите?
— Выслушайте меня.
— И не подумаю, — говорит Ксения Борисовна и с шумом опускает окошко кассы.
Рафик Айрапетович стучит. Громче. Еще громче. Окошко на минуту открывается.
— Гражданин, не хулиганьте!
— Пригласите к окошку старшего кассира.
— Старший перед вами.
— А кто старший над вами?
К окошку подходит бухгалтер Квакша:
— Вам что?
— Вы только что подписывали мне чек в кассу. Помните?
— Нет.
— Я должен был получить…
— Где вы обнаружили ошибку?
— В гостинице, в своем номере.
— С кем вы были?
— Один.
— Может, не один, а с дамой?
— С какой?
— С молодой, красивой, — глядя на Шевержееву, нарочито громко говорит Квакша.
— Вы можете справиться у дежурной горничной, я был один.
— Деньги нужно проверять не один на один с горничной, в номере гостиницы, а здесь, не отходя от кассы, — снова громче, чем следовало, говорит бухгалтер Квакша и, хлопнув окошком, уходит к себе.
Старший кассир и бухгалтер предприняли все, чтобы вывести из терпения доктора наук, но тот, несмотря на оскорбительные намеки и оскорбительный тон, сохраняет самообладание, кидает пресловутые десять пачек с деньгами назад в портфель и направляется в редакцию областной газеты.
И вот Рафик Айрапетович в отделе фельетонов. Сначала говорит, кто он. Потом кратко сообщает, что с ним случилось. И я из краткого сообщения делаю вывод: доктор наук зря пришел к нам в отдел. Происшествие, которое с ним приключилось, можно было положить в основу заметки, а никак не фельетона. И если откинуть непозволительный тон разговора, то и бухгалтер Квакша и старший кассир Ксения Борисовна — были правы: деньги нужно считать, не отходя от кассы, на глазах у кассирши. А если ты отошел и пропадал неизвестно где целый час, то как определить, обсчитан ли ты кассиршей или же недостающие у тебя деньги потеряны? (Вариант — пропил или прокутил с молодой горничной, как оскорбительный и недоказанный, — мной отклоняется.)
И потом, сколько денег тебе недодали? Десятку? Двадцатку?
Поднимать доктору наук из-за десятки крик вряд ли стоит. Нет, это не сюжет для фельетона. Тем более что час назад редактор стенгазеты «Голос финработника» сообщил мне про другой сюжет, родившийся в том же самом госбанке: одна сотрудница отбила мужа, обездолила другую сотрудницу. И я уже настроился писать фельетон именно об этом. И тема, на мой взгляд, всплывала в этом фельетоне позначительнее. В союзе двух советских людей — ее и его — решающим должно быть не биологическое начало, а этическое. Она — твое новое увлеченье — может быть моложе и красивее, пусть. Красивее совсем не значит лучше. Есть красота внешняя и красота душевная.
И я, не видя еще ни разлучницы, ни пострадавшей, за глаза решаю — счетовод Шевержеева смазливенькая пустышка. Женщина без сердца и без мыслей. А бухгалтер Квакша человечнее Шевержеевой, внутренне богаче и интересней.
Что касается разницы в возрасте соперниц, то я брался доказать, что ломать мужчине налаженную семейную жизнь и уходить от сорокапятилетней женщины, с которой он был счастлив и которая родила ему двоих детей, к женщине тридцатилетней не нужно. Не этично!
Как видите, схема фельетона была готова. Мне следовало только уточнить несколько обстоятельств: был ли муж Квакши счастлив со своей женой и были ли у него от этой жены двое детей? Если ни счастья, ни детей не было, то ни про счастье, ни про детей в фельетоне можно и не писать. Обойти эти подробности. Будто и счастье и дети были, а он все равно взял и сбежал.
Если бы не доктор наук, я уже четверть часа назад сел бы заполнять схему фельетона плотью, кровью и пафосом благородного негодования.
Доктор наук чувствует, что мне его сюжет не по душе, и решает пойти с козырей. Доктор вываливает на стол содержимое своего портфеля и говорит:
— А ну сосчитайте, сколько здесь пачек?
— Деньги нужно считать, не отходя от кассы, — теперь уже я говорю доктору наук эту пошлую сентенцию, и доктор не сердится.
— Закон есть закон, — говорит он. — И я виноват, что нарушил его.
— А раз вы виноваты, значит, и отвечать вам.
— Правильно. А получается наоборот. Я виноват, а отвечать будет кассирша.
— Не понимаю, каким образом? Почему?
И доктор наук снова просит меня:
— Сосчитайте, сколько здесь пачек?
Я считаю и говорю:
— Десять.
— Кассирша и должна была дать мне десять пачек десятирублевых, то есть десять тысяч рублей. А дала десять пачек двадцатипятирублевых, то есть двадцать пять тысяч.
— Как, разве кассирша обсчитала не вас?
— Себя. На пятнадцать тысяч. И я пришел в банк, чтобы возвратить ей эти деньги.
Я вижу, что происшествие это может лечь в основу не заметки, а фельетона.
— Мне ваша тема нравится, — говорю я доктору наук.
— Я затем и пришел, чтобы ударить по безобразному случаю сообща. Вы словом, я делом.
— Каким делом?
— Я передаю пятнадцать тысяч директору детского дома. Пусть он истратит их на улучшение питания, купит ребятам новые одеяла, игрушки, костюмы. А вы пишите фельетон, как одна малоприятная женщина сама себя посадила в тюрьму.
— Деньги, по-моему, следует возвратить кассирше.
— Я хотел, а кассирша вместе с бухгалтером обхамили меня. Кричали на весь операционный зал, будто я пропил деньги, проспал их с горничной!
— Вот я и напишу об этом. Поставлю вопрос принципиально. Может ли один советский человек хамить другому советскому человеку, если тот кидается в воду, чтобы вызволить его из беды?
— Простите, — говорит доктор наук, — а при чем тут «если»? Хамить не нужно даже в том случае, когда и один советский человек и другой советский человек не тонут, а стоят на твердой земле, скажем, в очереди на автобус.
— Совершенно правильно, и все же мне жалко кассиршу. Ее посадят в тюрьму, а у нее, может быть, дети.
— Если бы кассирша обсчитала не себя, а меня, попал бы в тюрьму я. И хотя у меня не может быть, а в самом деле есть дети, вы бы не заступились за меня. Сказали бы: «Сам виноват. Деньги нужно считать не отходя от кассы». Что я хочу? Чтобы был суд и чтобы вы вместо судебного отчета написали фельетон, рассказали читателям, как одна малоприятная женщина сама себя посадила в тюрьму.
Все, что говорил доктор наук, было справедливо, и все же мне было жаль и кассиршу, и ее детей, если они, конечно, были у нее.
— Значит, вы против того, чтобы строго наказывать служащих, банка за их грубость и хамство?
— Я — за! Только давайте дадим кассирше возможность самой решить свою судьбу. Давайте проведем маленький эксперимент. Мы пойдем в банк вместе. И если старшая кассирша встретит нас по-
