Распахнув холодильник, я только тогда вспомнил, что вина в нем нет. Закрыл и рухнул в кресло. Думай, Бережной, думай! Летающие кресты и падающие дома не имеют ничего общего с этим шмоном. То было в бреду, под действием галлюциногенов, но мухоморы не зашли так далеко в своем развитии, чтобы вводить меня в заблуждение насчет компьютера и выброшенных вещей.
Отец Александр! Кажется, только он и Костомаров могут мне сейчас помочь. Оба меня вылечили и высказывали неглупые мысли, так почему бы им не усадить меня в кресло, не дать выпить и не укрыть за стенами, будь то стены больницы или церкви?
Я еще раз осмотрелся. Вещи — не в счет, они не представляют ценности. Бумаги — мусор. Смахнув со спинки стула криво висящий свитер и скинув пиджак, я ринулся в прихожую и взялся за ручку двери…
И в тот же момент дверь ударила меня с такой силой, как если бы в нее врезался не вписавшийся в поворот бегущий слон.
Потеряв дыхание от удара в грудь и не понимая, в каком положении падаю на пол, я перевернул стол, и столешница его, сломавшись пополам, ударила меня по лицу.
Едва я, гонимый адреналином, поднялся на ноги, удар не меньшей силы повалил меня снова…
Губа заныла от отвратительной боли, я снова стукнулся затылком, но сознание мое все еще было со мной. И я снова встал…
И тут же переломился пополам от пинка в живот. Точку поставил удар той же ногой в голову, и здесь я прекращаю повествование, поскольку нужно хоть как-то обозначить те два часа, что я отсутствовал во времени…
Сквозь пелену тумана, застившую мое сознание, я ощущал лишь, что меня куда-то волокли, сажали, потом снова волокли и снова сажали. Я слышал слова, но не понимал их значение. Так ведет себя потрясенный мозг, молящий о лекарстве.
Окончательно я очнулся в том состоянии, когда человек уже дает отчет происходящему без иллюзий и, одновременно, в голове бродит недавний хмель. Но я был трезв, значит, я просто до сих пор не пришел в себя.
Определить время было трудно. Но менее всего мне сейчас хотелось справиться о времени. Глядя в напряженные лица троих людей, сидящих передо мной, я вспоминал минуту, в течение которой потерял контроль за ситуацией. Я в панике иду к двери, а дверь бьет меня в грудь. Нельзя поддаваться панике, но почему-то мы всегда думаем об этом тогда, когда миновала надобность в этом. Видимо, в той жизни я совершил ошибку и теперь, глядя в лица Ханыги, Гомы и еще одного типа, которого не знал, но о котором слышал, уже не сомневался в том, каким именно образом мне придется ее исправлять. Кажется, третьего зовут Лютик, но самое ужасное заключается в том, что в компании из числа постоянных сотрудников был только один человек, которого я не знал в лицо, но о котором слышал, и это именно тот самый Лютик неделей ранее дымил «Парламентом» в тамбуре вагона рядом со мной и со мной же выходил на перрон вокзала с сумкой. Его серый свитер мелькал и перед школой во время моего возвращения… В общем, вряд ли трое взрослых мужиков, желая повеселиться, потратят уйму времени на то, чтобы так тщательно примотать четвертого к тяжеленному стулу, да еще и в ванной.
Кстати, в какой, к черту, ванной?.. У меня нет ванной комнаты. Осмотревшись, я убедился в том, что это все-таки ванная. Обычная совковая ванная комната, и память сразу подсказала мне место, где такие ванные могут быть. Вдоль улицы Ленина, по обеим ее сторонам, стоят трехэтажные дома. И не нужно быть мыслителем экстра-класса, чтобы догадаться о том, что меня выволокли из моей школьной халупы, погрузили в машину и перевезли на квартиру. Съемную, конечно.
Я еще раз провел взглядом по лицам дегенератов. Вряд ли они сидят на табуретках для того, чтобы повеселиться в тот момент, когда я проснусь и стану недоумевать по поводу собственного местонахождения. Я знаю случай, когда пятеро мужиков объелись экстези до безумия, после чего четверо по очереди оттрахали пятого. При этом ни один из них до этого не отличался нетрадиционной сексуальной ориентацией. Просто так получилось, елки-палки, ключница экстези, верно, делала…
Я знаю всех троих. От понимания того, что меня сейчас ждет, моя шкура начинает ходить ходуном. При этом я знаю, что они вменяемы. У них даже есть справки… Я скосил взгляд в сторону и увидел маленький столик с лежащим на нем скальпелем. Удивительно, но, когда моему взору предстал этот страшный медицинский инструмент, я успокоился. Вся моя дальнейшая жизнь теперь зависела только от меня самого. А это значит, что последующие мгновения нужно потратить так, чтобы они не стали последними. Я не боялся боли. Я боялся смерти.
— Артур, ты всех огорчил. — Это были первые слова Гомы, ставшего свидетелем моего пробуждения.
Я мгновенно заметил движение Ханыги, потянувшегося к столику.
— Ребята, зачем все это нужно? — Мой и без того глухой голос превратился в шипение пустого водопроводного крана. — Скажите, что я должен сделать, и закончим на этом. Какой смысл меня на ремни резать? Я не партизан и не Рихард Зорге. За идею не борюсь. Гома, говори, что нужно!
— Это какой Зоркий? — Ханыга изобразил на своем лице сомнение. — «Смотрящий» в Лефортове?
Закрыв глаза от внезапно прихлынувшего ужаса, я вдруг подумал о том, насколько тупы двое, сидящие по обе стороны от Гомы. «Черт побери, — думалось мне, — как я мог попасться в такой простой силок?! Не успел прийти в себя после перемены климата?»
Тем временем Гома повернулся к спутникам:
— Так, свалите отсюда на пять минут.
Подождав, пока за ними, недовольными таким ходом событий, закроется дверь, он приблизил свои губы к моей рваной ране.
— Артур, такое дело… Я не имею против тебя ничего личного. Более того, ты мне даже симпатичен. Занимаешься спортом, отрицаешь наркоту, не злоупотребляешь пойлом. Но, пойми меня правильно, если ты не скажешь мне сейчас, где документы Бронислава, я вынужден буду отдать тебя этим двум трупоедам.
— Гома! Черт тебя побери, Гома!! Ты сам подумай — на кой мне какие-то документы?! Я развязался со всеми темами, я другой! Ты понимаешь — другой! Ты был у меня дома — ты видел, как я живу. Мне ничего не нужно из прошлого, пойми.
— Видишь ли… — Гома пригладил на голове длинные волосы и потуже стянул их на затылке в хвостик. Сейчас он был похож на Мак-Лауда перед боем. Мне казалось — еще мгновение, и он вынет из-за пазухи свой самурайский меч. — У Бронислава есть все основания полагать, что ты смахнул бабло с последней сделки и отчалил. Партнеры кричат, что перечисление было, банк подтверждает крик, более того, в банке говорят, что деньги забирал именно Бережной, вице-президент… А ты говоришь — понятия не имею…
— А тебе не приходило в голову, умный Гома, что Бронислав, сообразив, на кого можно перед советом директоров списать убытки, смахнул четыре с половиной миллиона со счета сам?!
Гома почесал нос. Для начальника службы безопасности филиала крупной международной компании он всегда был чересчур медлителен в способности мыслить.
— Артур… Кто такой Бронислав? Это хозяин «дочки» и мой босс. Кто есть ты? Предатель и слабак. Так кому я должен верить? Шефу своему, который мне платит, или крысе, свалившей с корабля сразу, как в офисе вздернулся психопат Журов?
— Журов здесь играет самую малую роль, — сказал я, понимая, что с остальным не поспоришь. — Но ты же разумный человек, Гома. Если бы я срезал четыре с половиной миллиона, разве я приехал бы сюда, в этот город?! Если бы мне нужны были деньги, а не воля, я разве оказался бы тут и устроился работать учителем?!
— Гладко, гладко… — похвалил он, продолжая чесать нос. — Но, Артур, бабки-то в банке получил ты…
— Да не получал я никаких бабок! — хрипло прокричал я. — Бог ты мой, ты же не только резать призван, ты же с головой человек!
— Я-то с головой, но вот те двое, что приехали сюда, вместо головы имеют жопу.
Напоминание о Лютике и Ханыге заставило заныть мою душу.
— Бронислав хочет, чтобы ты отдал деньги. Отдашь — живи дальше как хочешь. Продолжай удивлять свет своими выходками.
— Да у меня нет денег! — взревел я.
