глубоко неверующий человек, крест на моей шее скорее дань традициям, чем внутренним убеждениям, но за минувшую неделю я испытал столько, что впору подумать о покровителе. Спустившись с крыльца, я обогнул угол и оказался перед входом. Неумело наложив здоровой рукой крестное знамение, я зашел и сразу погрузился в какую-то давящую сознание тишину. Вокруг меня царствовал вакуум. Лики на стенах, мерцающие огоньки лампад, и вокруг — ни одной живой души. Не у кого даже спросить, кого из святых просить за скорейшее заживление ран. Побродив по гремящему тишиной храму, я вышел и снова направился к крыльцу…
Нельзя сказать, что отец Александр не удивился, увидев меня в одежде Костомарова и перевязанного, но держался он тем не менее мужественно. Потерев висок, он схватил меня за руку и повел наверх. Вскоре я оказался в знакомой комнате, в знакомом кресле.
— Лида! — громко позвал он, и я услышал топот спешащих на зов ножек…
Увидев меня, девушка вскрикнула и закрыла рот обеими ладонями.
— Все в порядке, — утешил я, и священник, поддерживая мой порыв, закивал. У него есть замечательное снадобье, его рецепт хранит церковь. И он поможет мне…
На самом деле мне не очень хотелось, чтобы он помогал мне какими-то снадобьями. Один раз обжегшись на молоке, потом всю жизнь дуешь на холодную воду. Едва я слышу «снадобье», я сразу вспоминаю мухоморы, а не живую воду.
Пока я рассказывал, заметил, каким резким взглядом Лида смотрит на отца. Кажется, она не может простить ему историю с моим опаиванием и коллективным чтением книги Иоанна.
Мне пришлось снова пережить ужас сегодняшнего дня, рассказав священнику обо всем, что со мной случилось. Единственное, что я упустил в своем подробном повествовании, был мой визит к бабке Евдокии. Мне почему-то не очень хотелось, чтобы священник знал, что в перерывах между визитами в храм божий я заглядываю к гадалкам. Лида плакала, святой отец хмурился и качал головой. Я же говорил и думал о том, что сейчас все закончится и мне придется заявить о главном. Самое неприятное заключалось в том, что я не знал, как на мое заявление отреагирует Лида. С батюшкой я бы договорился — нет такого бати, с которым нельзя решить любые вопросы. Когда наступил момент, когда нужно было ставить точку, я хрипло выдавил:
— Вот и вся история… Единственное, что теперь остается для меня тайной, это способ, посредством которого они узнали, что я здесь. Да, в поезде за мной следил один из мясников… Лютик этот… Но откуда Брониславу стало известно, что я сяду именно на этот поезд, а не на другой, не следующий, скажем, во Владивосток?
Священник встал и направился к бюро. Откинул крышку и вынул из нутра что-то очень похожее на магнитофон образца начала 90-х. Видимо, кассета была перемотана на начало, поскольку он сразу нажал кнопку…
Услышав льющийся с нее свой голос, я не удивился. В этом храме происходили и более удивительные вещи.
— Я решил записать все, о чем мы говорили, когда понял, что ты готов говорить правду, — объяснил свою шпионскую выходку папа Лиды. — Как видишь, разговор не с самого начала…
— Вот, значит, какие шторы мы тут раздвигали, — не удержался я от сарказма. Но больше мне понравилось, что мы перешли на «ты».
— И шторы тоже… Сейчас ты спросил, как они напали на твой след, Артур Иванович… Но послушай, что сам говоришь об этом.
Он отмотал часть пленки и снова включил воспроизведение.
«…На вокзале ко мне подошел майор. Странный тип… Весь мятый, неухоженный, хотя и выбрит… Проверил документы, спросил, куда еду, посмотрел и билет… В купе мне повезло — со мной следовали замученный жизнью инженер и бессловесная мама с ненадоедливым ребенком…»
— Теперь ты знаешь, как они узнали твой маршрут, — отключив магнитофон, сказал священник. — Они попросили знакомого милиционера сделать то, что не вызовет у тебя в Москве никаких подозрений. Должностное лицо, на то уполномоченное, проверило у тебя и документы, и билет. Осталось только узнать, не взбредет ли тебе в голову выйти на полпути. Но и тут задача решалась просто. Я прослушал пленку и понял, что всю дорогу в тамбуре курил человек хмурой наружности. Он был одет в серый свитер, и впоследствии им оказался один из людей твоего начальника… Он не выходил из тамбура, чтобы иметь возможность наблюдать за выходом пассажиров как на остановках, так и во время движения поезда. И сейчас ты говоришь, что он вышел вместе с тобой…
— Серые волки…
— Что? — не понял отец Александр.
Мне очень не хотелось упоминать о покойной старушке, но в этом доме мне, кажется, доверяли.
— Я был у бабки Евдокии, — твердо сказал я. — Сразу, как приехал. Она сказала, что меня преследуют серые волки. — Меня даже тряхнуло от воспоминаний о предсказаниях ясновидящей.
— Хороший был человек… — задумчиво проговорил отец Александр. — Но вам не следовало бы ходить к ведуньям, Артур Иванович. Вы православный христианин и помощь должны искать у Христа, а не у них…
Мне захотелось снова напомнить о процедуре угощения меня несъедобными грибами, но я сдержался. Этот вопрос объяснениями уже исчерпан. Священник между тем гладил невыразительную для его сана бороду и говорил:
— Вы бредили во сне, когда лежали в моем доме. И я слышал много страшных вещей… Что вам показалось в том сне самым ужасным?
Я подумал.
— Когда с церкви сорвался крест и он полетел в мою сторону. Вздыбив столб земли метров десять высотой, он вонзился в нескольких метрах от меня…
— Ваша вера пошатнулась — это предупреждение, — заглянув мне в глаза, объяснил священник.
В этот момент лицо мое было бледно — я уверен в этом. Когда к человеку приходит невероятная по силе догадка, подкрепленная фактически, он мгновенно бледнеет. Кровь оттекает от его мозга, чтобы в следующее мгновение обрушиться на мозг с новой силой.
Думай, Бережной, думай…
— Отец Александр… я пришел сюда за Лидой.
Он поднял на меня красные от тяжелых раздумий глаза.
— Я сказал — я пришел за Лидой.
— В каком смысле?
— В прямом. Я люблю ее.
За спиной моей послышался скрип пружин стула, словно на сиденье резко поставили пакет с чем-то тяжелым.
— Я люблю ее и хочу забрать ее с собой. И вам, и ей, и мне известно, что меня ждет. Спасти мою жизнь может только случай и мой ум. Мне нужно ваше благословение, но не священника, а отца. Я люблю ее, и ничего поделать с этим, видимо, нельзя.
За спиной снова раздался скрип стула, но на этот раз уже такой, что представлялся какой-то груз, который сняли с пружин. И я почувствовал на своей спине ладошки девушки.
Священник смотрел на меня широко распахнутыми глазами, и я думал о том, что вот, пожалуй, тот редкий случай, когда церковнослужителю, умнейшему из людей, нечего сказать.
— Она… — Глаза его забегали по моему лицу. — Она молода…
— Это не причина для отказа. Вы стали самым молодым священником в истории России и не считаете это за порок.
— Но я ни разу даже не говорил с нею об этом! — изумленно выдохнул он.
— Я люблю его, — услышал я за своей спиной, и сердце мое потеплело.
— Немыслимо… — прошептал священник.
Через минуту он встал, снял со стены какую-то икону — я плохо разбираюсь в иерархии святых угодников — и заставил нас по очереди поцеловать образ.
— Немыслимо, — повторил он и с сомнением посмотрел на дочь.
— Я все равно бы ушла с ним, — прошептали ее губы.
