в эпицентре разговора о том, что ураган у некоторых сорвал шифер с крыш и что теперь придется тратиться на перестил. Батюшка тотчас вступил в дискуссию и сказал следующее:
— Грешите, люди. Вино пьете без меры, блудничаете, праздные слова произносите, оттого и несчастья ваши. Господь все видит.
И в этот момент один из сельчан робко и нечаянно, он, видимо, даже не хотел говорить это — просто вырвалось, — заметил:
— Так это… батюшка… Шифер-то у вас сорвало.
Я не понапрасну вспомнил эту историю. И не от нечего делать я торопился покинуть дом отца Александра. И не из прихоти я отказался брать его деньги. В карманах — ни гроша. Я знал, что найду яму у березы пустой, но все равно не стал брать деньги священника…
Мне не удастся договорить сейчас.
Это как если бы ты, зная точное расположение собственной квартиры, быстро шел по ней по направлению к кровати, вдруг больно ударился лбом о ребро открытой дверцы шкафа, никак не предполагая встретить ее на пути. Да и откуда же ей взяться, дверце, если она должна быть двумя метрами правее?!
Резкий вскрик Лиды вернул меня в реальный мир.
У меня было еще что-то около полсекунды, чтобы принять решение.
Резко вывернув руль влево и утопив педаль газа в пол, я лишил «Волгу» маневренности. Обычно так поступают водители, сидящие за рулем не более года и никогда до этого не попадавшие в переплет на дороге. Я же превратил авто в вертящийся на мокрой дороге кусок железа, точно зная, что произойдет. Беспомощность «Волги» являлась спасением той, которая была мне сейчас дорога…
Удар пришелся не по правой дверце, что означало бы мгновенную смерть Лиды и мою инвалидность, а по левой задней.
Рванувшись вперед и вильнув багажником, наша машина рисковала вылететь на полосу встречного движения, но я точно знал, что лобовое столкновение исключено… Раньше произошло то, от чего уйти было уже невозможно…
Груженный под завязку поддонами с кирпичом «КамАЗ» пересек перекресток с неизвестной мне улицей и врезался в заднюю часть нашей машины, поднимая ее в воздух.
В тот момент, когда начала проминаться задняя дверь под бампером грузовика, я бросил руль и схватил Лиду за шиворот и ногу…
Когда дверь вмялась и стало горбиться, срываясь с креплений, заднее сиденье, Лида уже лежала на мне…
Все случилось менее чем за секунду.
Удар снес весь левый борт, сломал спинку переднего сиденья и вздыбил крышу, но Лида уже была прижата мною к правой двери. Надо ли упоминать о том, что руля в руках у меня в этот момент быть не могло?..
Нас швыряло из стороны в сторону, я чувствовал сначала легкий аромат духов девушки, потом запах бензина, потом снова — духи, после — масляную вонь тряпки, взявшейся неизвестно откуда и упавшей мне на лицо…
Перед глазами мелькали, сменяя друг друга, странные картинки: искаженное от ужаса лицо Лиды; с треском ломающаяся передняя панель; потолок в дырочку; снова лицо и — стекла, взорвавшиеся фонтаном и метнувшиеся мне в лицо…
Машина перевернулась еще два или три раза, и каждый раз, когда она становилась на крышу, я шептал, как в бреду: «Господи, сделай так, чтобы я не урод, а она осталась жива… Господи… Чтобы я не урод, а она — жива…»
Больше в тот момент мне не нужно было ничего. Я хотел, чтобы лицо мое не помялось и она смотрела в будущем на него без отвращения. Ей же… Я точно знал — произойдет с ней все, что должно случиться. Во мне бесился страх только за ее жизнь.
«Пусть шрамы, пусть она потом сама себя стесняется… — лихорадочно носилась в моей голове раненым зайцем мысль, когда я переворачивался вместе с девушкой, прижимая ее к себе. — Я запомнил ее на всю жизнь… Я знаю ее… Я ее всегда буду…»
Со скрежетом перевернувшись в последний раз, совершенно неузнаваемая «Волга» встала на… я хотел сказать — на колеса, но, судя по тому грохоту, который пронесся по… я хотел сказать — по салону, но это был уже не салон — она была без колес — встала на днище.
Что-то горячее и липкое мешало мне смотреть, и я, дотянувшись сочащейся кровью ладонью, стер с лица маску. Посмотрев на руку, убедился: маска состояла из крови и масла. Думается — масла из двигателя. Оно было черное, как смоль. Что ж ты, батюшка, за машиной не следишь…
— Лида, Лидочка…
Она лежала, не отвечая. Левая сторона лица ее была залита кровью, и я засуетился… Я вижу два легких пореза на щеке… Если это кровь из них, то ничего страшного! Любой мужик, привыкший драться на улице, знает, что из рассеченной на голове раны крови бывает порой больше, чем из вспоротого живота! Крови море, опасности — никакой!.. Только бы это была кровь не из ушей…
Она была прекрасна даже в таком кошмарном виде. Да простят меня все, кому чужды извращения.
— Лидочка, девочка, — бормотал я, и кровь сливалась с моих губ и капала на подбородок, — посмотри на меня, посмотри, чтобы я с тобой заговорил…
Прикоснувшись к ее щеке, я с замиранием сердца повернул ее голову. Я просто не знаю, что буду делать, если увижу сейчас рваную рану и находящуюся в движении черную кровь…
И я даже дернулся, когда понял, что замарал ей безупречно чистую щеку своей масляно-бордовой лапой!
Она жива! Она жива! Она просто без сознания!..
Заметавшись с ней, находящейся в обмороке, на сиденье, я понял, что попытка выйти через дверь столь же немыслима, как попытка выйти через ветровое стекло. После всех кульбитов и сальто-мортале кузов авто превратился в объект, достойный пристального внимания Пикассо. В нем не было ни одной правильной линии, и единственное, что не пострадало при аварии, была ручка переключения передач. Она в неизменном виде лежала между моим затылком и разорванным в клочья подголовником. О том, чтобы открыть дверь, не могло идти и речи.
Легкий треск пронзил мои уши и наполнил сердце трепетом. Не может быть… Трепет превратился в ужас, он разорвал сердце и проник в душу!
Я знаю, с каким звуком воспламеняется струйка бензина, когда на нее попадает искра от короткого замыкания!!
— Все будет нормально, Лида, — уверенно заявил я ей, бессознательной, сам же в этот успех ни на йоту не веря. — Мы сейчас выйдем. Ты помнишь, как я смотрел на тебя в нашу первую ночь?.. — спросил я, прицелившись и врезав головой в боковое стекло своей двери. — Это было неспроста. Когда в дом к старому козлу приходит богиня, козел превращается в Пегаса и начинает хлопать крыльями, делая между тем вид, что ничего не произошло… — Выдавив затылком то, что осталось после осыпания каленого стекла, я стал лихорадочно стягивать с рук куртку.
Девушка, лежащая у меня на коленях, несказанно мне мешала, но я раздевался, даже не думая сдвинуть ее с места. Мне казалось — она сейчас проснется, испугается и заплачет. И я погиб. Да и двигать, признаться, было некуда. Справа ее, лежащую на моих коленях, подпирала дверь, слева дверь подпирала меня. Тот, кто имел обыкновение в восьмидесятых целоваться в телефонных будках, меня поймет.
Я старался оттянуть тот момент, когда до моего обоняния донесется знакомый запах горящего на свежем воздухе топлива. Я молил непонятно кого, чтобы он не появлялся вовсе, но непонятно кто мне в мольбах отказал. Букет из вони горящего бензина и дымящегося автола прокрался в мои ноздри, заставляя мозг работать в аварийном режиме.
Мною овладело отчаяние…
Мне не под силу было ни просунуть Лиду в узкий помятый просвет рамки окна, ни выбраться первым, чтобы после вытянуть ее. Я словно был на последнем издыхании без акваланга на дне мелкой речки, с пристегнутыми к гире ногами.
