ногу, я молил о том, чтобы пуля и на этот раз прошла меж костей. Так оно, собственно, и вышло, но впечатление было такое, что кость пострадала.
— Понимаю, расставаться с четырьмя с половиной миллионами, — сказал он, — особенно когда они не твои, не хочется. Но надо.
Поставив пистолет на предохранитель и перехватив его за ствол, он наклонился и со всего размаха опустил рукоять…
— Терпеть не могу, когда я разговариваю, а рядом шевелят пальцами, — раздраженно пробормотал мой собеседник, заглядывая мне в глаза и, кажется, наслаждаясь моим воплем.
Я боялся посмотреть вниз. Когда попривык к боли, продышался и сквозь тошноту сказал:
— Послушайте, все это очень… очень, очень глупо… Я не крал предоплаты питерцев. Я не приближался к этим деньгам!.. Вы можете убить меня, но последние слова, которые я произнесу, будут: «Не брал!..»
— Немыслимо, — поразился майор и оглянулся на Гому. — Ваша компания потеряла невероятной крепости бизнесмена. С таким человеком можно проворачивать любые сделки.
— Вас сюда не для работы с кадрами прислали, — огрызнулся Гома, и я подумал: как хорошо, что меня доверили майору.
— Именно — с кадрами, — не обиделся майор и в раздумье почесал подбородок. Он только и делал, что утирал с лица пот, чесался, думал, а между этими основными занятиями причинял вред моему здоровью. — Ладно, о себе Артур Иванович не думает. Быть может, он подумает о своем друге?
Друге? — мысленно встрепенулся я. Каком друге? Разве у меня есть друзья?
Гома ушел, и вскоре я услышал скрежет. Это скрипели по крашеному полу ножки стула. Когда примотанного к нему человека развернули лицом ко мне, я непроизвольно сжал челюсти.
На стуле сидел Костомаров.
Глава 25
— Я так понимаю, вы скупили в сельпо весь скотч, — бездумно вылетело из меня только потому, что нужно было что-то говорить.
Мне никто на это не ответил, да я и не рассчитывал на ответ, потому что главным здесь было наслаждение приезжих той реакцией, которую вызвало у меня появление доктора. Ухо его распухло, нос кровоточил, так что не нужно было быть мыслителем, чтобы понять, что с ним тут делали.
Костомаров молчал и упрямо смотрел мимо меня. А потом вдруг выдал, отчего у меня едва не упала на грудь челюсть:
— Первый раз вижу этого человека.
Майор вздохнул:
— Черт вас побери, провинциалов долбаных… Вы меня за кого, за начальника околотка принимаете? А себя за эсеров? Что значит — «в первый раз вижу»? Вы что, идиот, господин Костомаров? Перестаньте дурака валять, вы здесь не для показаний, а для показухи. Бережной, смотрите сюда, — и майор кивнул Гоме. Тот сунул руку в карман и появился рядом с доктором, разворачивая опасную бритву. — Вы, Костомаров, Бережного не знаете, сейчас посмотрим, знает ли вас Бережной.
И Гома, взявшись за ухо доктора, принялся делать бритвой движения вперед-назад.
Рев Костомарова оглушил, наверное, весь дом. Вероятно, ум врача не мог понять, как можно ампутировать конечность без анестезии.
— Остановитесь, ублюдки!.. — взревел я.
Гома послушно отшатнулся в сторону, и, когда я встретил его взгляд, мне стало страшно. Такие же глаза были у людей в моем галлюциногенном бреду. Эти люди жгли дома, убивали друг друга и кричали от радости.
Я задыхался.
— Мне нужно в туалет… — прохрипел я и посмотрел на Костомарова. Удивительно, но этот человек даже в такой ситуации сохранил светлый разум. И когда я сказал: «У меня диабет», он закивал, роняя с подбородка на грудь капли крови, и стал кричать не своим голосом:
— Да, да, у него диабет! Нужно срочно инсулин! Но сейчас развяжите его, ради бога, иначе будет приступ! Ему нужно умыться и что-нибудь съесть! Немедленно!..
Не знаю, лечат ли диабетические кризы умыванием, не уверен, но майор и Гома порядком струхнули. Быстро сообразив, что бояться им меня нечего и без простреленных ног, а с простреленными ногами я никуда не убегу, они довольно быстро освободили меня от скотча, и я, как орел, шелестя обрезками липкой ленты, направился в ванную.
Каждый шаг отдавался болью, но, по мере того как я ступал, она уходила все дальше и дальше. Я знаю, когда такое случается. Пошел адреналин…
Дойдя до косяка, я остановился и уперся в него рукой. Понятия не имею об ощущениях диабетиков, но тяжелое дыхание у них должно присутствовать обязательно.
— Что ж ты, сука, не сказал про диабет? — зло прокричал майор и схватил меня рукой за шиворот. — Что мне с тобой теперь делать, падаль?!
Я повернул голову и увидел за его поясом пистолет. Боль исчезла вовсе — адреналин хлынул.
— Ты чего, Гома? — не своим голосом прохрипел я, глядя за спину майору.
Поскольку Гома как стоял в коридоре, так и продолжал стоять, он выпучил в мою сторону глаза. Майор же совершил ошибку, на которую я, собственно, и рассчитывал. Мне нужна была всего секунда. Ненависть моя была так велика, что мне хватило бы, наверное, и половины этого времени.
Майор отвернулся, пытаясь понять, что задумал Гома, и в этот момент я ощутил в руке нагретую брюшным салом майора рукоять «макарова». С треском вырвав пистолет из кобуры, я тут же приставил его к ноге толстяка и нажал на спусковой крючок. Я хорошо помню, что предохранитель на оружии был снят…
Такого ранения я не пожелал бы и врагу.
Пуля вошла в ногу доверчивого командированного чуть выше колена, пробила мякоть и ушла в голень. Не знаю, встречалась ли она на своем пути с костями, но, так же как и майор, я не буду этим сильно озадачиваться. Он тоже меня не ощупывал после каждого выстрела.
Я никогда не видел у Гомы такого выражения на лице. Никогда! Едва майор, вскрикнув, стал шагать назад на прямых ногах и выть, как кот, он побледнел, и мне показалось, что даже умер. Но вскоре он быстро пришел в себя, и первым его движением было вытащить что-то из-за пояса.
— Лишнее! — злорадно прокричал я и, положив руку на плечо стоящего и воющего майора, снова нажал на спусковой крючок.
Пуля пробила грудь Гомы, и он пошатнулся. Посмотрел на меня детским взглядом и снова, как ни в чем не бывало, полез рукой за отворот пиджака. Его страх смерти был столь велик, что он, получив пулю в грудь и захлебываясь кровью, убеждал себя тем, что все будет хорошо, что ничего страшного не случилось, что девять граммов под сердце — это просто пустяк.
— Morte, — прохрипел откуда-то из комнаты Костомаров. — Аорта пробита…
— Второй раз на те же граб… — просвистел он легкими и с потухающим взглядом стал садиться на пол, — …ли…
Надев толстяка на колено, я внес его в комнату. Выкрикивая проклятия, он хватал свою ногу и так, и сяк, крутился, но падать отказывался. Вид Гомы, с которого он не сводил глаз, убеждал майора не падать, потому что от этого бывает только хуже — кровь горлом, судороги и вообще неприятно. Но когда начальник службы безопасности компании Бронислава закончил свои предсмертные дела, майор переключился только на себя. Поняв, что пуля вырыла в его ноге норку с длиною коридора никак не меньше полуметра, он дико возбудился и снова принялся орать. Сейчас он голосил контральто, переходя временами на детский фальцет.
— Заткнись, мерзавец, — приказал я, опуская ему на голову руку с пистолетом. Толстяк покачнулся и сел, не забывая простреленную ногу держать все-таки выпрямленной. Очень хотелось наступить на нее и
