Речь шла о сеансах гипноза, который затеял проводить из лечащих похметологов Петр Борисович. Это был живчик плотненький жизнерадостный мужичок, любящий поесть и выпить (не скрывал), но в меру, «ухлестнуть за бабцом». Энергия в нем так и кипела, он всегда был обуреваем новыми идеями лечения и искоренения алкоголизма. Все его любили, и Матвею он нравился. Самое удивительное было в том, что этот врач, повидавший алкашей во всех ипостасях, изучивший их вглубь и вширь, все еще свято верил в успех безнадежных усилий. Каждый день отрубал голову гидре, а на ее месте вырастало десять новых, но он с той же неиссякаемой энергией бросался в бой. Прямо-так современный Еруслан Лазаревич!
Но именно благодаря таким энтузиастам наркология, наверное, и получила статус науки и кое-как держалась на грани хирения.
Сначала он пытался воздействовать на сознание и внедрить гипноз — где-то вычитал, что им может практически овладеть каждый (будто речь шла о тачании сапог, было бы желание). Ну, этого у Петра Борисовича было хоть отбавляй. Он перелопатил литературу, освоил методику и однажды собрал добровольцев в пустой палате. Усадил их полукругом, поставил на табуретке перед ними запечатанную бутылку водки и торжественно начал:
— Перед вами величайшее зло вашей жизни! От нее все ваши беды! Горе и несчастье близких, родных и детей! Смотрите на это проклятье с наклейкой!
Алкаши и так не сводили глаз с бутылки, давились слюнями.
Сразу засекли, что не вода, — на стенках белели бы пузырьки, да я по цвету неуловимо отличается, как — не объяснишь, но алкаш за двести метров разберет, где вода, а где водка.
— Теперь вы закроете лицо руками — вот так! — и будете нагибаться вперед, повторяя за мной то, что я скажу. Говорите: я решил твердо избавиться от пьянства, от алкоголизма. Мое решение непреклонно. Мне надоело быть пьяницей! Спиртное больше не будет привлекать меня! Я забуду об алкоголе. Какая бы в жизни ни сложилась ситуация: горе, радость, обида, ссора, — я не должен брать в рот ни капли спиртного, ни капли алкоголя — всю жизнь! Ни капли спиртного!
И так далее, и тому подобное — все по науке, на криках и восклицаниях — длинную формулу, каждое слово которой отскакивало от сознания алкашей, как от стенки горох. Но сам Петр Борисович увлекся, все повторял, закрыв лицо руками и слыша в ответ согласованный хор голосов, а когда открыл лицо — бутылка на табуретке оказалась пустой, а на полу валялась металлическая пробка, сорванная чьими-то торопливыми ногтями. И главное — высосали, не издав ни одного звука, глотали, передавая друг другу бутылку, ни на секунду не прерывая хор послушных голосов.
Петр Борисович ногой опрокинул табуретку. В ту секунду выдержка изменила ему и оптимизм поколебался:
— Могила исправит вас, обормоты! Всем «вертолет», «вертолет».
И убежал в отчаянии. Но потом изменил методику и уже не приходил на сеансы с бутылкой, а раскладывал всех по койкам и усыплял, расхаживая в мягких тапочках и монотонно повторяя формулы внушения.
Как ни странно, желающих попасть на его сеансы оказалось много, а некоторые даже искренне верили, что гипноз им помогает, и уверяли доброго Петра Борисовича, что чувствуют после сеанса «какое-то облегчение».
Все объяснялось просто: сеансы проводились в рабочее время, и записавшихся освобождали на два часа раньше. Вот они и рвались — лучше «покемарить на гипнозе», чем ворочать мешки с мерзлой картошкой или копать канавы.
Петр Борисович охладел к гипнозу после того, как его лучший «медиум» Хомчик, которого все называли Хамчик, засыпавший по первому слову, прямо после сеанса проник в манипуляционную, крючком из проволоки открыл шкафчик и выкрал оттуда сулею спирта, по недосмотру старшей медсестры не спрятанную вовремя в сейф. Спирт он перелил в заранее припасенную грелку, а в сулею набуровил воды, так что пропажи не сразу хватились, и «медиум» успел насосаться под лестницей, за мусорными ведрами до того, что тут же схватил «белочку», а когда разгневанный Петр Борисович лично принял участие в скручивании любимца, укусил его за то место, куда обычно ставят «ракету» из серы, причем прокусил сквозь штанину до крови.
Но еще до этого прискорбного инцидента Матвей побывал на его сеансе и не ощутил ничего, кроме скуки. Он добросовестно пролежал целый час, слушая бубнение гипнотизера, и даже не мог уснуть. После этого и брякнул легкомысленно Валентине Михайловне, что не поддается гипнозу. А ведь она еще тогда давала возможность избежать и уколов, и омерзительной рыгачки. Притвориться бы ему, как тому Хамчику, да и полеживать на сеансах, повторяя про себя любимые песни Высоцкого, стихи Омара Хайяма или по памяти читая незабываемую «Одиссею капитана Блада».
— Все понял, Валентина Михайловна. Простите меня, дуралея, — он встал и сделал единственно необходимое — поцеловал ей руку. Тут она покраснела по-настоящему — у нее была нежная кожа, и краснела она легко, — и даже слабо попыталась отнять руку. Наверное, никто из алкашей за двадцать лет работы не целовал ей руки, разве что в белой горячке, принимая за мамочку. Кстати, в нарко ее чаще называли «мамой» («Полундра, мама пришла!»). — Сегодня я окончательно убедился: в груди у вас бьется благородное сердце. И вы настоящий специалист, во мне-то не ошиблись.
Последняя фраза была крючком — теперь ей отступать некуда. Верит она ему или не верит, а выпишет досрочно. Рассуждать при этом будет так: доверие иногда исцеляет алкашей, не пропивших окончательно совесть. По наблюдениям персонала, Матвей был похож именно на такого человека. А вдруг макаренковский метод и тут сработает? Она-то ведь ничем не рискует: сделала все по науке. Риск доставался только ему.
Как, впрочем, и с иглотерапией. Правда, тут Матвей особенно ничем не рисковал: Петр Борисович хотя и был увлекающимся беспочвенным энтузиастом, но к делу относился добросовестно. По слухам, он где-то в столице прошел специальные курсы и долго практиковался, прежде чем приступить к своей ответственной миссии. У некоторых алкашей за пять минут снимал нестерпимую головную боль, воткнув пару иголок в кисть руки, Матвей сам видел. К нему даже приезжали из города какие-то дамочки, измученные бездельем, и он пользовал их от всяких мигреней, неврозов, закрывшись в своем кабинете.
К вечеру того же дня Матвей уже лежал в манипуляционной, весь нашпигованный иголками — из головы их торчало не меньше пяти, — и размышлял о бренности своего существования: промахнись иголка на миллиметр, порази не тот центр — и будешь ходить всю жизнь с вывалившимся набок языком и перекошенными глазами, хорошо если ходить будешь… Иголки были длинные и тонюсенькие, почти не чувствовались, но все равно ощущение было не из приятных. «А не пил бы, подставил бы свою дурную головушку под эти эксперименты? Эх, свобода дороже головушки…» Правда, в глубине сознания где-то теплилась надежда: а вдруг? Ведь не зря эта мудрейшая китайская медицина насчитывает тысячи лет — значит, были у нее и успехи.
У Петра Борисовича лежал на столе атлас точек для чжень-цзю-терапии — так это называлось, и всем желающим он показывал, какие нервы нужно раздражать и к чему это приведет. Текст был написан по-русски, хотя фигуры людей и лица на рисунках носили явно восточный характер, а точки укалывания и вовсе назывались по-китайски, даже глубина погружения иголки указывалась в фэнях (0,3 сантиметра). Все это делается для того, пояснил Петр Борисович, чтобы сохранить единую терминологию в иглоукалывании — она распространена во всем мире, и специалисты должны говорить на одном языке, а не кто в лес, кто по дрова.
Матвей полистал альбом и долго читал описания болезней, которые лечатся китайским способом, удивляясь, как их много, — оказывается, дело-то серьезное, основательное.
— Ну, болезни органов дыхания, обмена веществ, внутренней секреции и тому подобное, даже плешивость, — понятно, — сказал он врачу. — А вот тут и грипп, и дизентерия, и коклюш — они-то вызываются бактериями, вирусами. Как их выгонишь иголочками?
— Все это еще раз доказывает, что лечат не лекарства, а сам организм. Нужно только его активизировать, мобилизовать.
— Но алкоголизма-то тут нет! — кинул он главный козырь. — Не знали его древние китайцы, что ли? А ведь вино пили. Вот недавно читал Пу Сун-Лина — на каждой странице глушат.
— Да разве это глушат? — махнул рукой Петр Борисович. — От того, что выжрет наш рядовой алкоголик за вечер, десять китайцев коньки откинут. Не было у них раньше алкоголизма. Не знаю, может, сейчас оперились…
— А как же вы лечите от алкоголизма? В руководстве ничего не сказано.
— Во-первых, мы проводим лечение по разделу нервно-психических заболеваний, — он заговорил лекционным тоном. — Прежде всего нужно снять разные расстройства, неврозы, депрессии — последствия алкоголизма. Во-вторых, уже есть и новейшие разработки, отечественные комплексы — нас ознакомили с ними.
Он замялся.
— А в третьих? — настырно спросил Матвей. — Нашли в-третьих или нет?
— Пока нет, — вздохнул тот. — Точки, снимающей тягу к алкоголю, еще не нашли. Бьются ученые во всем мире…
«Этот, по крайней мере, честен, — тепло подумал Матвей. — Не пудрит мозги своим всемогуществом, а это вызывает доверие. Доверие — вот что главное».
— Но все-таки иглоукалывание и при алкоголизме дает очень и очень положительные результаты, — опять взбодрился врач. — Так что советую…
Вечером на немой вопрос старосты Матвей покачал головой:
— Пока что я пас. Если засекут, может сорваться важное дело. А тебе я взял, — он вытащил небольшой пакетик — три пузырька с березовой.
Миша благодарно вздохнул, и пакетик скользнул куда-то под костыли. Он тут же направился в укромный уголок.
«Разобщенность, — вспомнились слова инженера Володи. — Он свое получил, а больше его ничего не интересует… Даже такие вот, лучшие среди нас!»
Прославленное в веках древнее иглоукалывание тоже оказалось бессильным — на горизонте по-прежнему маячила бутылка. Как у Буратино: закрыл глаза — и появилась тарелка манной каши пополам с малиновым вареньем. Только вместе тарелки появлялась бутылка — хоть закрывай глаза, хоть лежи с открытыми, словно покойник в кино.
«Это у меня от напряжения, — думал Матвей. — Тут как в абвере, без права на ошибку. А выйду, расслаблюсь немного…»
Но Валентину Михайловну он горячо заверил, что сеансы крепко помогают. Тут он не сильно кривил душой — каждый раз после иглотерапии действительно наступало успокоение и в то же время ощущалась какая-то бодрость, легкость в теле.
— Я даже почувствовал себя древним китайцем, — пошутил он. — Лезут в голову разные конфуции, будды, даосы, гейши… виноват, это из другой оперы. Сейчас не до гейш.
Она весело засмеялась.
— Вылечитесь, и гейши будут. Мы вас выписываем. Отметим, что иглотерапия дала положительный результат… — она лукаво взглянула на него, — но понаблюдаться немного придется.
— Где? — насторожился он.
— По месту жительства. А еще… я дам вот это, — она вытащила из стола маленькую коробочку. — Новейшее средство, зарубежное, только недавно получили — и немного. Называется орап.
— А от чего оно?
— Снимает тягу. Очень эффективное, — она высыпала на ладонь крохотные таблетки, выбрала одну, переломила пополам и половинку протянула. — Будете принимать по половинке в день.
Матвей послушно бросил таблетку в рот, неуловимым движением языка переправил за щеку и запил водой из стакана, протянутого заведующей. В нем, как у всех алкоголиков, жило неистребимое подозрение ко всякого рода химии, и, если была возможность не принимать, он тут же ею пользовался.
Через полчаса, попрощавшись с Мишей и немногими обитателями, которые слонялись в рабочее время в корпусе, выйдя за ворота и бегло ознакомившись с инструкцией, по оплошности (или намеренно?) забытой заведующей в коробочке орапа, он похвалил себя, что не проглотил таблетку. Лекарство действительно оказалось новейшее, импортное и даже дорогое, но… для шизофреников. «На арапа хотели взять, арапы, — подумал со злостью. — А раз для шизиков, значит, подавляет волю. Ведь врачам от шизика и других свихнутых нужно только одно: чтобы сидел в уголке и не выскакивал, не выступал, не чудесил. Словом, вел себя «нормально», как все: ходил по одной половице и слушался. Не-ет, единственное, что у меня еще осталось и благодаря чему я существую, — это несгибаемая воля!»
Он вспомнил, как, прощаясь, заведующая сказала:
