посыпанную гравием дорожку, как стрелка компаса, указующая на пляж и едва различимое в темноте море. Где же она? Где? Земная его подруга, ангел его хранитель. Она должна, она обязана прочувствовать его животный страх, как всегда чувствовала раньше самого Синеусова все его человеческие потребности — будь то сон, или голод, или необходимая порция свежего морского воздуха. Он всегда с упоением работал, и кисть вдохновенно вела его за собой, не позволяя остановиться. И лишь она одна, его наперсница, его нежный дружочек, знала, когда, и, самое главное, умела прервать его работу мягким напоминанием. Почему же теперь она не подает ему тайного знака, хоть какого-то сигнала, хоть намека, который заглушит его страх, страх пред небытием? Ушла и не обернулась. Сомлев от бесконечных часов на галечном пляже в ожидании ее тонкого силуэта из пены морской, он в какой-то момент совсем перестал ходить к морю. Работа над иллюстрациями к 'Ультима Туле'*, поэме скандинавского автора, вдруг показалась ему изнурительной, и он потерял всякий интерес к ней. Он вяло барахтался в водовороте беспорядочных дней без неё, путая завтрак с обедом, день с ночью, среду с воскресеньем. Однажды он нашел в старом комоде стопку пыльных журналов и пристрастился вдруг к их чтению. Это полуистлевшее наследство от какого-то давнего постояльца примиряло теперь Синеусова с действительностью более всех прочих занятий. Он отложил возвращение в Париж на неопределенное время и изо дня в день рассеянно листал пожелтевшие страницы, гоняя воздух густого послеполуденного зноя, и лишь бесцеремонная муха нарушала его уединение. Он будто бы искал от своей милой записку или какое-то послание, нацарапанное синими чернилами на полях. Но ничего такого не было. Зато он наткнулся на занимательную статью об искусстве сновидений. Автор утверждал, что во сне возможно назначить свидание кому бы то ни было, пусть даже и почившим в Бозе. И приглашенные будут обязаны явиться, даже вопреки их собственному желанию. Синеусов жадно пожирал глазами убористый текст на ломких страницах. Настоятельно рекомендовалось начинать с простого упражнения: находить во сне свои руки и потихоньку, еженощно тренируясь, переводить и фиксировать взгляд на окружающие предметы, периодически возвращая его обратно к рукам. Сине-усов прочитал статью несколько раз и совершенно уверился, что, обретя полный контроль над собственными сновидениями, он сможет заказывать желаемое во сне, будто блюдо из меню в ресторане. Все это в целом сильно его поразило и, свалив оставшиеся непрочитанные журналы в угол комнаты к уже запылившимся кистям и подрамникам, он стал тренироваться в путешествиях по сновидениям, постоянно прикладываясь, как больное животное, к любой горизонтальной плоскости. Ничего не выходило, он проваливался в сон, будто в обморок, не только без каких-либо осознанных действий в собственном сне, но даже и без обычных сновидений.
Босые стопы замерзли. Сердечный ритм выровнялся. Синеусов вернулся обратно к кровати и улегся, от чего та обиженно скрипнула под его в последнее время раздавшимся, несмотря на горе, телом. Положив голову на подушку, он невольно вернулся мыслями к так напугавшему его сну: первый раз за все ночные и до- и послеобеденные сны он вспомнил, не просыпаясь, что должен взглянуть на свои руки. И мучительно напрягаясь, повел свой взгляд вниз, к рукам, как вдруг обнаружил, что рук-то у него нет вовсе.
* Ультима Туле (Ultima Thule) — согласно античной мифологии, остров — самая северная из обитаемых земель, край света. Такое название писатель В. В. Набоков дал своему рассказу, один из героев которого, Адам Фальтер, разгадал якобы 'загадку мира' и повредился рассудком.
Взгляд, подстегиваемый ужасом, заметался от правого плеча к левому, и волосы зашевелились на его голове от увиденных им по обе стороны коротких беспомощных обрубков.
— Чтобы это все-таки значило? Моему желанию позвать ее на свидание щелкнули по носу?… Мне непременно надо еще раз увидеть этого юродивого Фальтера, — подумал Синеусов, беспрерывно вертясь с боку на бок на жалобно всхлипывающей кровати. — Действительно ли он знает тайну загробной жизни или прикидывается? Давеча он мне сказал: в стране честных людей у берега был пришвартован ялик, никому не принадлежавший; но никто не знал, что он никому не принадлежит; мнимая же его принадлежность кому-то делала его невидимым для всех. И он случайно в него сел… Я прижму его к стенке… Посулю 300, нет… 400 франков его зятю, и он оставит нас наедине подольше… В конце концов, Фальтер еще ходит по земле, и это легче, чем свидеться с потусторонним миром, — мысли бежали по кругу, не давая Синеусову уснуть.
II
Утро еще не успело протереть свои заспанные глаза, как Синеусов, преодолев пешком приличное количество верст, уже стоял на пороге маленького кирпичного домика и настойчиво стучал в дверь. Послышались встревоженные шаги, и дверь распахнулась. Длинноносый зять сумасшедшего провидца Фальтера с недоумением взирал на Синеусова.
— Доброе утро. Мне надо срочно увидеть Адама Ильича, — задыхаясь, зачастил Синеусов. — Дело крайней важности. Я вам заплачу. Скажите, сколько.
Нос зятя будто бы еще больше заострился, и он сухо произнес:
— Он умер. В прошлый вторник. Вы разве в газетах не читали?
— Умер?!. Как умер?! — Синеусов в полном замешательстве попятился назад и чуть не упал со ступеньки.
— Вот так. Слабое здоровье, знаете ли.
— Значит, я опоздал… Значит, и он тоже… — Синеусов зашатался из стороны в сторону, как пьяный.
Зять Фальтера, напоминающий своей долговязой сутулой фигурой вязальный крючок, торчал в проеме дверей и молчал.
— Кто там пришел? Завтрак стынет, — раздался грубоватый голос его жены из глубины комнаты.
— Это господин Синеусов… Изволите с нами позавтракать, господин Синеусов? — учтиво произнес зять.
— Унес… унес тайну с собой… Разгадку тайны мира…
— Простите?
— Он ничего не оставил? Какие-то записи? Черновики? Хоть что-то? — Синеусов с надеждой в глазах смотрел на зятя.
— Оставил?… Да нет вроде. Хотя постойте… Мария Павловна, там где-то была картина. Не помните?
— Помню. А как же. Сейчас, — Мария Павловна, тяжело ступая, прошествовала за спиной мужа, чем-то пошуршала в соседней комнате и вышла к порогу, протягивая Синеусову его же картину с изображением туманного острова.
— Адам Ильич просил извинить его. Взял ненароком, да все забывал вам отдать, — неожиданно сконфуженно произнесла она.
— Ультима Туле? Когда же он взял? Не понимаю…
— Покорнейше просим простить. Адам Ильич прихватил, когда был последний раз у вас, а мы и не заметили. Просил вам передать и… кланяться.
Синеусов растерянно взял картину в руки:
— Просил передать?
— Да. Да… Вы нас извините. Нам уже пора… Заходите в гости как-нибудь на чашечку чая… Всего доброго, — Мария Павловна торопливо закрыла перед Синеусовым дверь, чуть не прищемив нос собственного мужа.
— Всего доброго, — еле слышно ответил Синеусов в закрытую дверь и войлочными нетвердыми ногами спустился с крыльца.
Мария Павловна подтолкнула замешкавшегося у дверей мужа по направлению к столовой и проворчала:
— Стащил, чтобы на обратной дороге мух отгонять, а мы за него краснеем.
Синеусов в полной растерянности побрел прочь. Он крепко сжимал обеими руками свою картину, как потерпевший кораблекрушение цепляется за тонкую дощечку в бушующем море. Пришвартовавшись, наконец, к первой попавшейся скамеечке, он уставился на собственную работу. Остров, окутанный дымкой, был на редкость хорошо выписан и притягивал взгляд, уводя его в потаенную глубь, будто бы приглашая
